В июне 1785 года состоялось торжественное посвящение эрцгерцога в сан архиепископа курфюрстом трирским. По этому случаю пятнадцатилетний Людвиг впервые надел парадный костюм придворного музыканта; небольшого роста, коренастый, рябой, несколько сутулый, широкоплечий мальчик, с завитыми волосами, сплетенными на затылке в косичку, был довольно смешон в своем зеленом кафтане, белых шелковых чулках, в башмаках с черными шелковыми бантами, в белом с разводами жилете, расшитом широкими золотыми галунами, со шпагой на боку и треуголкой под мышкой.

      Ни внешность, ни средства Людвига не соответствовали подобным нарядам и парадам, а впоследствии, познав суету сует, он относился к этой мишуре даже с нескрываемым презрением. Гораздо более гармонировало с его физическим и духовным складом простое, обычное одеяние, скромные дешевые развлечения в кругу родных или добрых приятелей, тихая, часто уединенная, трудовая жизнь. Уже в детском возрасте он избегал шумных игр сверстников, их экскурсий по многочисленным фруктовым садам Бонна, не принимал участия в их загородных прогулках, катанье на пароме через Рейн, беготне по крепостным валам и скалистым берегам, предпочитая сидеть целыми часами в одиночестве у окна, подперев кулаками голову, пристально глядя вдаль и углубляясь в свои отроческие грезы. Особенности характера и поведение мальчика, в связи с его необыкновенным музыкальным дарованием, вызывали не раз удивление и любопытные взоры боннцев, возбуждавшие в нем веру в себя и рождавшие зачатки эксцентричности.

      Единственным празднеством, доставлявшим мальчику необычайное удовольствие, был день ангела матери, когда Людвиг устраивал ей серенаду при торжественной обстановке; лишь только наступали сумерки, три мальчугана уговаривали мать лечь спать, а сами спешили принести пюпитры придворной капеллы и позвать несколько музыкантов; тем временем отец устанавливал посреди комнаты балдахин, ставил под ним кресло, а над последним помещал портрет Людвига-деда, к памяти которого семья относилась с особенным почтением. Старший из братьев, – наш герой, – обставлял торжество это некоторой таинственностью; он бесшумно вводил сюда своих коллег, и по его указанию они начинали играть серенаду, прикрыв предварительно струны сурдиной. Мария-Магдалина, уже привыкшая