Можно согласиться с отцом Андреем, что слушать вечно такого Шуберта – это испытывать страдания.

      В-третьих, приятно писать при свечах гусиным пером.

      Мастер неоднократно и разным героям озвучивал свое отношение к написанному роману и будущему писательству.

      Ивану Бездомному —

      «Настали совершенно безрадостные дни. Роман был написан, больше делать было нечего…»

      «Скажите мне, а что было дальше с Иешуа и Пилатом, – попросил Иван, – умоляю, я хочу знать. – Ах, нет, нет, – болезненно дернувшись, ответил гость, – я вспомнить не могу без дрожи мой роман».

      «– А вы сами не будете разве? – тут он поник головой и задумчиво добавил: – Ах да… Что же это я спрашиваю, – Иванушка покосился в пол, посмотрел испуганно.

      – Да, – сказал мастер, и голос его показался Иванушке незнакомым и глухим, – я уже больше не буду писать о нем. Я буду занят другим».

      Маргарите – «Я возненавидел этот роман, и я боюсь. Я болен. Мне страшно».

      Воланду —

      «После некоторого молчания Воланд обратился к мастеру:

      – Так, стало быть, в Арбатский подвал? А кто же будет писать? А мечтания, вдохновение?

      – У меня больше нет никаких мечтаний и вдохновения тоже нет, – ответил мастер, – ничто меня вокруг не интересует, кроме нее, – он опять положил руку на голову Маргариты, – меня сломали, мне скучно, и я хочу в подвал.

      – А ваш роман, Пилат?

      – Он мне ненавистен, этот роман, – ответил мастер, – я слишком много испытал из-за него.

      – Но ведь надо же что-нибудь описывать? – говорил Воланд, – если вы исчерпали этого прокуратора, ну, начните изображать хотя бы этого Алоизия.

      Мастер улыбнулся.

      – Этого Лапшенникова не напечатает, да, кроме того, это и неинтересно».

      И, несмотря на такую определенность взгляда мастера, как будто не слыша его, Воланд желает ему «приятно писать при свечах гусиным пером». Можно ли себе представить в пугливо озирающемся обросшем бородой человеке из сновидения профессора Понырева, творца, кому приятно писать?

      В-четвертых, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула.

      Однако, как указывает Андрей Кураев, гомункула создал не Фауст, а его антипод – доктор Вагнер. И гомункул считал себя несчастнейшим из людей, потому что у него не было физического тела. И не вынеся страданий, он разбивает свою реторту, в которой находился. Получается, что мастер ничего не сможет создать, а если что-то и получится, то его творение будет