Как я уже сказал…

      Крамли ошибся.

      Ровно в одну минуту двенадцатого я услышал, как у моего дома затормозил похоронный автомобиль.

      Я не спал и по мягкому шороху, с каким машина остановилась у дверей, понял, что это лимузин Констанции Раттиган – он тихонько жужжал, ожидая, когда я отзовусь.

      Не задавая ни Богу, ни кому другому никаких вопросов, я вскочил и машинально оделся, не замечая, что натягиваю на себя. Тем не менее я почему-то надел темные брюки, черную рубашку и старую синюю куртку. Только в Китае ходят на похороны в белом.

      Целую минуту я стоял, сжимая ручку двери, – не мог собраться с духом, чтобы повернуть ее и выйти из дому. Подойдя к лимузину, я сел не на заднее сиденье, а на переднее, рядом с Констанцией, которая, не поворачивая головы, смотрела прямо перед собой на белые и холодные волны прибоя.

      По ее щекам текли слезы. Не проронив ни слова, она медленно тронулась с места. Скоро мы уже были на середине Венецианского бульвара.

      Я боялся задавать вопросы, страшась услышать ответ.

      Примерно на полпути Констанция проговорила:

      – Меня охватило предчувствие.

      Больше она ничего не прибавила. Я понял, что она никому не звонила. Просто едет проверить свое предчувствие.

      Как потом выяснилось, если бы даже она и позвонила кому-нибудь, было бы уже поздно.

      В половине двенадцатого мы подъехали к дому Фанни.

      Мы не выходили из лимузина, по щекам Констанции катились слезы, и, по-прежнему глядя перед собой, она сказала:

      – Господи, у меня такое ощущение, будто во мне весу пять пудов, двинуться не могу.

      Но в конце концов двинуться все же пришлось.

      Когда мы уже поднялись до середины лестницы, Констанция вдруг упала на колени, зажмурилась, перекрестилась и прорыдала:

      – О Господи, Господи, сделай так, чтобы Фанни была жива, сделай, Господи!

      Я помог ей, опьяневшей от горя, подняться