В принципе язык вполне мог возникнуть в готовом виде в ходе человеческой эволюции, без постепенного развития и промежуточных форм. У этой идеи «большого языкового взрыва» есть сторонники среди лингвистов, к примеру Ноам Хомский[7]. Но с биологической точки зрения крайне маловероятно, чтобы такое сложное качество, как наша способность к языку, появилось сразу и ниоткуда. Представляется более разумным, что язык развивался поэтапно, как наш мозг или умение создавать орудия труда.

      Вполне возможно, что эти этапы походили на те, которые проходят дети, или же это были совсем другие процессы, со своими промежуточными формами. Но какие-то формы должны были быть между бессловесными обезьянами и людьми с полноценным даром речи. Где-то в этом промежутке затерялась стадия первоначального языка, простейшей его формы. Или же праязыка – того, что впервые можно было бы назвать человеческим языком.

      Но что же тогда развивалось? Язык, да, но что именно? Ведь язык имеет много аспектов, которые нам необходимо различать в связи с нашей темой. Звуки, распространяющиеся по воздуху, когда мы говорим, – единственная его сторона, которую можно ощущать напрямую, и далеко не самая интересная.

      Существует по меньшей мере два более важных аспекта. Первый – языковая способность мозга, обуславливающая наше умение пользоваться языком. Второй – язык как социальная система, благодаря которой достигается согласие между людьми о значении языковых единиц и мы можем понимать друг друга.

      Ноам Хомский ставил на первое место языковую способность, которая должна быть объяснена лингвистикой. В этом случае происхождение языка становится чисто биологической проблемой: как должен развиваться наш мозг, чтобы в нем