Костик был кудряв да крепок, чуть меньше трёх аршин17 росту, и не просто слышал, как поют птицы, но совершенно определённо понимал – о чём. Говорили, что по вечерам он частенько уходит в чащу леса, и, устроившись в корнях какого-нибудь дерева, заворачивается в дедовскую плащ-палатку, чтобы понаблюдать за жизнью пернатых перед восходом солнца. Обычно, после таких вылазок, в выражении его лица преобладали наивность и восхищение от того нового, чем поделилась с ним природа. Он едва ли не парил, ласково касаясь взглядом всего вокруг. И, как только сияние начинало немного затухать, Костик торопился уйти, чтобы почерпнуть из ведомой лишь ему чаши счастья.

      При всей увлечённости преподавателя своим делом, он не ждал того же от прочих. Был рад любому невпопад вопросу, наспех расписывался в зачётке, и, мечтательно улыбаясь, ступал под сень леса вновь.

      Он так и носил всюду с собой эту улыбку, с нею же ушёл, не проснувшись однажды утром в своей просторной постели, среди старинных томов Брэма, с неутолёнными никем страстями.

      Большое нескладное дитя… Провожая его в последний путь, мы рыдали безутешно, а Костик лежал и улыбался. Он забрал с собой счастье, и не поделился ни с кем. Не от того, что не захотел, а потому, что никто не сумел его принять.