– Батюшка! Батюшка! Наконец-то пожаловал! – зазвенели их веселые, звонкие голоса.

      Одним могучим взмахом рук боярин захватил обоих деток и, вскинув на воздух, прижал к груди.

      – Аль боязно? – усмехаясь, крикнул он визжавшим от восторга детям.

      – Ничуть не боязно! Нисколечко! – хохотали малютки, ловя и целуя руки отца, любовно возившегося с сыном и дочкой.

      Но несмотря на близость любимых существ, несмотря на ласковую встречу любимой жены и приветливые речи тещи, тревога не исчезала из орлиных пронзительных глаз Феодора Никитича.

      Эта тревога передалась невольно и жене, и сестре, и теще.

      В то время, как Ксения Ивановне пытливо заглядывала в лицо мужа и осторожно выспрашивала его о том, как прошло у него полдня до их встречи, и все ли поздорову, боярышня Настя, обожавшая братца Федю, заменившего ей отца, после которого она осталась совсем малым ребенком, думала про себя:

      – Нет, ни слова не поведаю ему из того, что услышала в саду намедни. Ишь, он какой нынче нерадостный, невеселый! Господь с ним! Не надо ему докучать еще новой тревогой! Пущай потешится ребятками, авось тревога и отойдет, тогда и потолкуем с ним.

      И девушка оказалась права.

      Таня и Миша весело лепетали без умолку, сообщая «батюшке ненаглядному» о том, как они с тетей Настей от Кондратьевны убегли утром и какие чудесные цветочки да травушки растут в дальнем углу сада, и что в смороднике да в малиннике и вовсе заблудиться можно.

      И невольно глаза боярина прояснились наконец под этот милый лепет, а улыбка раздвинула прекрасные гордые губы.

      – Ведь вот, Аксиньюшка, была печаль и нет ее, – произнес он, обращаясь к ней с ласковой усмешкой, – а все они, проказники эти, лучше всяких лекарей заморских вылечили отцову кручину!

      И он, нагнувшись, поцеловал кудрявые головки детей.

      – Что и говорить, детки – благословение да благодать Господня! – произнесла старая боярыня Шестова, поглядывая с умилением на счастливую семью дочери, в которой сама не чаяла души.

      И опять, глядя в просветлевшее наконец лицо брата, красавица Настя Романова решила в тайниках своей девичьей души:

      – Нет, ни словом не обмолвлюсь ему о том, об утрешнем… Коли печального оберегала его, голубчика, зачем навевать ему новые заботы и кручины, отравлять ему радость и подавно негоже!

      И она, жалея брата, решила молчать.

      IV

      Темен и сумрачен проснулся великий государь всея Руси Борис Феодорович.

      Был пятый час утра в начале. Первые лучи раннего весеннего солнышка победоносно врывались в размалеванные