Сигнал тревоги посреди ночи прозвучал вполне ожидаемо, как будильник поутру на кануне рабочего дня. Сиверцев чётко вскочил, схватил автомат с примкнутым штык-ножом и выбежал на улицу. Тихая эфиопская ночь уже успела пропитаться запахом горелого пороха. Странно, но почти непрерывный треск автоматных очередей только подчёркивал тишину, а вспышки пламени, вырывавшиеся из множества стволов, делали окружающую темноту ещё более глубокой. Андрей ни о чем не думая, как-то почти рефлекторно и равнодушно занял оборону, мгновенно автоматически оценив какой сектор обстрела оставался незакрытым. Вместе с ним оборону держала немногочисленная эфиопская охрана да пара русских прапорщиков. Доблестным и очень важным советским инструкторам и советникам ночью здесь конечно было не хрен делать.

      Нападавших почти не было видно. Чёрные воины в тёмной ночи. Даже когда вспышки выстрелов выхватывали из темноты отдельные фигуры, казалось, что это не люди, а просто ночь надувается чёрными пузырями. Внезапно Сиверцев испытал острый приступ ненависти к этим пузырям тьмы. Он почувствовал в себе странное желание собственной рукой проткнуть их все до одного, как будто таким образом можно было уничтожить саму ночь – и никогда больше не будет этой подлой темноты, вздувающейся чёрными пузырями, искрящейся своими невообразимо гнусными фейерверками. Ему вдруг показалось столь же гнусным отсюда, из укрытия, устраивать ответные фейерверки, как будто это было участие в игре, которую навязала тьма. Наверное, это был припадок: расстреляв последний рожок, он рванул из укрытия за территорию базы, прямо навстречу тьме с её пузырями.