Из той поездки в Париж у меня в памяти отчетливо сохранились только два эпизода.

      Первое зрелище ожидало меня на Пляс-Бово, где стоял мужчина, с которым произошел уникальный, как я считаю, случай. Тот господин средних лет, одетый в сюртук и шляпу-котелок, принадлежал, судя по всему, к числу конторских служащих; у него вспыхнул зонтик. Ума не приложу, как такое могло случиться. Проезжая мимо на такси, я заметил этого человека в гуще небольшой толпы: зонт он держал на расстоянии вытянутой руки, чтобы не обжечься. День выдался без дождя, и зонт полыхал ясным пламенем. Сколько было возможно, я наблюдал за этой сценой из небольшого заднего окошка и видел, как тот человек в конце концов отпустил рукоять и ногой столкнул зонт в канаву. Оттуда повалил дым, толпа с любопытством глазела, но потом рассеялась. В Лондоне зеваки сочли бы это забавнейшим происшествием, однако здесь никто из очевидцев не рассмеялся; по возвращении в Лондон я не раз пересказывал эту историю своим знакомым, но никто до сих пор не верит ни единому слову.

      Второй эпизод приключился в ночном клубе под вывеской «Двойной шпагат». У тех, кому небезразличен «колорит эпохи», есть масса возможностей поразмышлять, как менялось значение той вывески, отражавшей переход от Парижа Тулуз-Лотрека к Парижу мсье Кокто[19]. Первоначальный смысл – «продольная трещина»: это весьма сложный хореографический элемент, поперечный шпагат, при котором ступни танцовщицы скользят в стороны, пока туловище не опустится на пол. Именно так Ля Гулю и Ля Мелонит, «менады декаданса», привычно завершали свои сольные номера, лукаво демонстрируя полоску бедра между черным шелковым чулком и оборками нижней юбочки. В наше время такого не увидишь. От прежнего ночного клуба остался пустой звук – одно название, обозначенное электрическими огоньками, декорированное бухтами каната и зеркальным стеклом; на столиках стоят миниатюрные подсвеченные аквариумы, где плавают размякшие куски желатина, имитирующие лед. За барной стойкой сидят сомнительного вида молодые люди в сорочках от «Шарве»[20], исправляя посредством пуховок и губной помады все изъяны своей внешности, причиненные гренадином и шоколадным ликером. В этом заведении я провел один вечер в тесной компании. За соседним столиком сидела в высшей степени элегантная красавица-англичанка, чье имя мы, как принято говорить, сохраним в тайне. Ее сопровождал весьма импозантный, эффектный мужчина, оказавшийся, как выяснилось позже, бароном из Бельгии. В нашей компании у этой дамы сыскался кто-то знакомый; последовали неразборчивые представления. Она переспросила:

      – Как вы назвали этого юношу?

      Ей ответили: Ивлин Во.

      Она поинтересовалась:

      – И