Я замотала шарф два раза – всё-таки горло, а на улице сырой апрель. И забралась на крышу. А там сидит человек. Спиной ко мне. Курит, кажется.

      Я по ушам определила – Панкратьев!

      Никогда не думала, что из наших кто-то это место знает.

      Он увидел меня и выронил карандаш. Оказалось, это карандаш у него, а не сигарета. Рисует, что ли? Тетрадку свою захлопнул, как меня увидел.

      С ума сойти, Панкратьев!

      – А, Сенька-Сонька. Тебе, кстати, какое имя больше нравится?

      – Сенька, конечно. А ты что здесь делаешь вообще?

      – А ты? – отбил Панкратьев.

      Я пыталась вспомнить, как его зовут. Нет, не помню.

      В общем, он открыл свою тетрадку и опять стал там чирикать. А я ушла на другой край крыши и стала смотреть вниз. Как-то по-дурацки всё. Мне обычно так хорошо здесь, спокойно. А тут Панкратьев этот. Вот же день не задался с утра, и горло дерёт.

      – Слушай, Сень. А ты когда на своей виолончели играешь, ты о чём думаешь вообще?

      – Чего?..

      – Ну… Ты думаешь, куда там пальцы ставить, или типа о музыке больше?

      – Не знаю…

      Я правда не знаю. Я никогда не думала, о чём я думаю.

      – Раньше думала только о пальцах, а сейчас… Я не знаю, словами трудно объяснить.

      – А ты попробуй. Подумай, я тебя не тороплю.

      Я впервые увидела, какие у него глаза. Жутковатые. Тёмные-тёмные, почти чёрные. И сверлят меня, как перфоратор у соседей за стенкой. Мне стало холодно как-то с ним. Надо же, думаешь, что идиот идиотом, а он вопросы задаёт.

      – А тебе зачем вообще?

      – Просто интересно. А тебе самой не интересно, что ли, подумать над этим?

      Как-то странно. Вот этот псих устраивает мне допрос, а я думаю, что ответить, как дурочка. Но мне и правда интересно.

      – Ноты как буквы. В первом классе думаешь, как пишутся. А сейчас нет, просто пишешь, и всё. Тут похожее.

      Панкратьев аж вскочил:

      – Ты что, серьёзно?! Для тебя любую музыку сыграть – как текст написать? А пальцы не мешают, что ли?! То есть у тебя музыка напрямую из головы шарашит, не заплетается в руках?

      Ничего себе, как он. Мне даже страшно стало. С психом на крыше любому будет страшно. И к тому же получается, что я ему соврала.

      – Нет. Бывают трудные места – тогда да, думаю про руки. Чаще всего даже думаю. Но если простое место… Нет, думаю всё равно, это не похоже на буквы. Ты меня запутал.

      – Это ты меня запутала, – сказал он и в целом был прав.

      Я решила с ним больше не разговаривать. Чего привязался вообще? Мы помолчали минут пять. Звонок. Ну вот, опоздали.

      – Слушай, Сень. Давай не пойдём ни на какую физику. Ты и так всё знаешь, а мне уже не поможет. Давай?

      – Как это… Нет, надо идти. – Я ещё никогда не пропускала уроки просто так.

      – Да ты болеешь! Вон голоса нет. Чего пришла вообще? Тебе спокойно можно не ходить.

      – И что, – осторожно спросила я, – лучше с тобой тут на крыше торчать?

      – Зачем