Аля красила волосы впервые в жизни. Она помнила, как однажды оказалась в гостях у подружки и увидела, как дедушка красил седую бабушку чем-то вроде намотанной на палочку ваты. Аля заворожённо следила за процессом и посчитала этот ритуал одним из воплощений заботы. Как на фантике в жвачке Love is: «Любовь – это красить её волосы».

      Иногда она пыталась представить, как её родители любили друг друга до того, как она родилась. Потому что «после того как» они друг друга уже не любили. Они никуда не ходили вместе, не смотрели телевизор обнявшись, не умилялись растущей дочке. Ничего не было «вместе». Была сосредоточенная мама. Подробностей в детстве Аля не знала, спрашивать боялась, потому что «любопытной Варваре на базаре нос оторвали», а без носа только сифилитики ходят. Спросить, кто такие сифилитики, она не решалась: ведь чтобы узнать, надо любопытствовать. Получался замкнутый круг.

      Аля узнала о папе только в четырнадцать лет. Мама сняла гриф секретности, достала пачку фотографий. Молодая мама и симпатичный парень сидели на качелях, смеялись в парке, обнимались у какой-то парадной. Они казались счастливыми.

      Не глядя ни на Алю, ни на фотографии, Алина мама сказала:

      – Мы с самого начала не подходили друг другу. Я это знала. Он это знал. Наши родители знали. Ты должна предохраняться, чтобы не получилось вот так.

      – Как? – не поняла Аля. Разве плохо, что она получилась? Живёт. Ходит в школу. Занимается музыкой. Делает уроки.

      – Я могла учиться в университете. Я могла чего-то добиться. Я могла жить, – грустно сказала мама.

      Что можно ответить? Извини, что я испортила тебе жизнь? Извини, что ты забеременела? Извини, что ты не сделала аборт? Захотелось освободить маму от себя. И себя от неё. Аля считала дни до восемнадцатилетия. Почему-то не сомневалась, что в 18 лет заживёт самостоятельно. Мало думала как, но думала, что заживёт.

      И зажила.