Баронесса Екатерина (Кайзерина)

      Альбедиль-Николова, Прага.

      24 декабря 1935 года

      «Сукин сын! – От возмущения ее била нервная дрожь, но она этого, разумеется, себе позволить не могла. Не здесь, не с ним, не сейчас. – Enfoire![8] Pisser[9] гребаный!»

      – Скажи, Петер… – спрашивая, она знала: сейчас ее лицо безмятежно, как небо апреля где-нибудь близ Видина, там у них с бароном было маленькое, но милое поместье, или, к примеру, в Старой Загоре, там она любила бывать весной. – Скажи, Петер, я тебе кто?

      – Ты?.. – голос Петра Таблица, которого она звала на немецкий манер Петером, показался несколько обескураженным. – Ты… – Ну, нельзя же сказать ей, что она просто подстилка, и в данное время – его собственная? – Ты самая красивая женщина, которую я знаю. – Выкрутился.

      – Вот как? – Кейт достала из портсигара длинную сигарету, дождалась, пока этот Pappnase[10] даст ей прикурить, выдохнула сладковатый дым и только тогда задала следующий вопрос: – Так ты извращенец, Петер? – ее голос не дрожал, а на губах – Кейт знала это наверняка – блуждала сейчас рассеянная улыбка.

      – Извращенец?.. – опешил Таблиц.

      – Ну, если я тебе не уличная шлюха и не сожительница, – она употребила уличное французское словечко «regulière». – И по твоим же собственным словам писаная красавица, ведь так?..

      – Так…

      – Остается одно – ты извращенец.

      – Я тебя не понимаю, – улыбнулся ей Питер. Этот славянский жеребчик знал, не мог не знать: ей нравится его улыбка.

      «Нравилась, – поправила себя Кейт. – Но больше не нравится!»

      – Я тебя…

      – А что здесь понимать? – сделала удивленные глаза Кейт, что обычно удавалось ей весьма убедительно. Хотелось думать, что способность эта не оставила ее и сейчас, когда от злости и обиды разрывается сердце.

      – Ты завел себе грязную Luder[11] и смеешь спрашивать, почему я называю тебя извращенцем? – Взлет бровей, ирония в глазах, полуулыбка, скользящая по полным губам. – Тут уж одно из двух, Питер. – Назидательное движение руки с дымящейся сигаретой. – Или я для тебя недостаточно хороша, или ты извращенец…

      – Nique ta mere!..[12]

      «Даже