Флотская богиня. Богдан Сушинский
Читать онлайн книгу.
что воспитанницей одного из таких пансионов когда-то являлась она сама. Впрочем, так бывало не всегда.
В свое время ее пригласили на работу в Одессу, в Учительский институт. Но именно из-за старорежимных замашек (шутка ли, позволить себе в приватном разговоре назвать Учительский институт «пролетарским ликбезом»?!), так не понравившихся кому-то из новых коллег, Бонапартшу арестовали и, припомнив не только дворянское происхождение, но и недолгое замужество за учителем-французом, чуть было не отправили на Колыму.
Спасла ее мать Евдокимки, в то время учившаяся на заочном отделении того же института. Прямо там, в городе, она разыскала двоюродного брата своего мужа, чекиста Дмитрия Гайдука, и попросила вступиться за Бонапартшу. Дело это оказалось непростым, тем не менее Дмитрий сумел освободить Анну Альбертовну, усадить в свою машину и лично отвезти назад, в Степногорск, приказав как минимум года два в Одессе не показываться, замереть, затаиться, а главное, «внимательно следить за своей речью».
Как ни странно, Бонапартшу и Ветеринаршу как в местечке называли Серафиму, эта «операция по освобождению» почему-то не сблизила. Анна Альбертовна по-прежнему относилась к Серафиме крайне холодно – то есть держала дистанцию и сохраняла высокомерие. Впрочем, со своими коллегами и соседями она вела себя точно так же. Жерми вообще существовала сама по себе, а станционный поселок, где жила, да и весь Степногорск, – с его советскими реалиями и «пролетагской невоспитанностью» – сам по себе.
Зато с той поры «старый чекист», как называл себя еще далеко не старый Дмитрий Гайдук, делал все возможное, чтобы почаще видеть красавицу Серафиму, и даже не пытался скрывать, что влюбился в нее. Не обращая при этом внимания на то, что избранница – жена двоюродного брата.
…Вспомнив об этом напутствии в порыве раскаяния, Евдокимка по-настоящему поняла, какая глубинная мудрость таится в словах преподавательницы. А еще она вдруг открыла для себя особенность, отличавшую Бонапартшу от остальных преподавателей. Анна Альбертовна никогда не срывалась на крик, не угрожала и не читала нотаций, а главное, никогда не прибегала к тому, что сама называла «пролетагской демагогией».
Из окна, которое родители забыли прикрыть, донесся возглас матери, нечто среднее между стоном и нервным смехом. Затем она радостно как-то вскрикнула, еще и еще раз… После небольшого затишья вновь раздался стон, перерастающий то ли в крик, то ли в некое человекообразное рычание – долгое, пронзительное, какое способна издавать только женщина, оказавшаяся в постели с любимым мужчиной – в минуты наивысшего сладострастия.
Евдокимка не раз слышала подобные стоны после возни родителей, их смеха и задорного упрямства матери, угрожающе шептавшей: «Нет! И даже не пытайся!.. Ну, ты же знаешь, что я снова не сдержусь, снова буду кричать, а дочь уже взрослая… Э-э, так нечестно… Господи, как же мне хорошо с тобой, как будто опять все в первый раз». Так оно и случалось, не сдерживалась, несмотря на то, что отец всячески пытался угомонить ее.
– Кто