Я что-то писала про пик безысходности в начале своего рассказа. Отныне каждый день превращается в американские горки: с родителями Вани мы то летим вверх к новой надежде, то падаем вниз, в ужасе закрывая глаза. Когда нам озвучили срок тюремного заключения, который требует прокурор, мы долго не могли осознать его. Все переглядывались, гуглили, обзванивали знакомых с хоть каким-то юридическим образованием, надеясь на ошибку. Но ошибки не было, нам объявили войну без возможности избежать кровавых сражений.

      Теперь я знаю, что подобные разбирательства могут длиться очень долго. И каждый новый день идет нам в минус, потому что Ваня проводит его за решеткой – что по-прежнему в голове не укладывается(!), а мы паникуем на свободе.

      Его мать, с которой я познакомилась лично на следующий день после телефонного разговора, начинает походить на живой труп, она даже двигается медленно, ходит прихрамывая. Нога у нее не болит, я спросила. Просто плечи не расправляются больше, как и позвоночник – согнулся буквой зед и все тут. Она ходит, как скрюченный вопрос. Как старая бабка – сорокапятилетняя ранее цветущая женщина.

      Оказалось, что Ване всего двадцать. Я набралась смелости и спросила у его родителей. Так и знала, молодой совсем. Не называл же свой возраст, боялся, что я его отошью, узнав, или не восприму всерьез.

      Всего двадцать лет, пацан, как я и думала. А выглядит взрослее, потому что спортом всю юность активно занимался, даже разряды имеются. И плаванием, и карате, и баскетболом, и боксом. Чем-то – серьезнее, чем-то – так, время от времени. Учится хорошо, сессию закрывает не без троек, но вовремя и бесплатно.

      Еще выясняется, что его семья не особо-то и богатая – по крайней мере, чтобы найти полмиллиона на адвоката, им пришлось выставить на продажу квартиру-студию, которую купили Ваньке на будущее. Ни одна из их двух машин не