Олеся работала преподавателем в музыкальной школе, хотя всё-таки правильнее сказать – занималась волонтёрской трудовой деятельностью. Когда мы познакомились, у неё было трое детей, мальчики. Потом стало двое. Один умер. Муж Олесю бросил. Просто ушёл и всё. Во всяком случае, так она рассказывала. А как было на самом деле, никто не знает. И был ли вообще муж – вопрос. Мама, например, заподозрила, что никакого мужа, во всяком случае, официального, не было. Никаких его следов, кроме детей, не обнаружено. Олеся утверждала, что уничтожила все фотографии. Да и эти следы мужа в виде детей были подозрительными, будто бы он ходил в очень разной обуви. Олеся иногда шутила, говорила, что её мальчики хоть и очень разные, но родились от одного – от музыки. Что третий ребёнок умер, то правда. Да простит меня Господь, я однажды неудачно пошутил на эту тему. В беседе с мамой я ляпнул, что, вероятнее всего, если Олесины дети рождаются от музыки, то запросто могут от неё же и умирать.

      – Андрей! Прекрати эти безобразные шутки! – осекла меня мама сурово, а потом размякла, помолчала, вздохнула. – Действительно. Музыкантам самим есть нечего, а тут ещё и детей кормить надо… Вот такой вот траурный марш получается…

      Но чёрт возьми! Именно смерть этого несчастного младенца и поспособствовала тогда нашему… сближению. Утешал, утешал я Олесю и доутешался… Это невообразимо: проснулся утром, крутится пластинка Вивальди, а Олеся – лежит рядом со мной, облокотилась на подушку и что-то мне рассказывает о звёздах и планетах, которые как-то по-особенному повернулись.

      Кошмар.

      Олесю унесло, словно ударной волной от ядерного взрыва, который мне пришлось устроить, потому что никакого другого способа избавиться от неё я не нашёл. Даже «я полюбил другую» не сработало. «Это напускное, пройдёт…» – отозвалась Олеся, словно реагируя на сообщение о насморке или недомогании.

      Но у моего ядерного заряда была другая начинка: я придумал, что полюбил мужчину и что эти очень модные наклонности обнаружил в себе совершенно недавно и совершенно неожиданно.

      – Могу ли я узнать, кто он, – спросила трагически серьёзная Олеся.

      – Можешь. Он – второй пилот, – ляпнул я.

      – Второй? То есть… был ещё и первый? Я так и думала.

      Это были последние её слова. В тот момент, когда она их произнесла, я разрывался между радостью от сработавшей всеразрушающей лжи и очень сильным желанием спросить у Олеси, почему же всё-таки она так и думала.