На самом краю людного торжища стоял небрежно сколоченный из досок прилавок, обслуживаемый старушкой в соломенной шляпке – божьим одуванчиком, округлой и румяной, словно добрая фея из сказки. Над старушкой виднелась надпись: «Счастье и радость – только у меня. Огурец бесплатно». Геральт задержался, выудил из кармана медяки.

      – Нацеди, бабка, полкварты счастья, – потребовал хмуро.

      Вдохнул поглубже, выпил махом, выдохнул. Вытер слезы, которые сивуха выжала у него из глаз.

      Был он свободен. И зол.

      О том, что свободен, как ни забавно, узнал он от персоны, ему известной. Внешне. Был это тот самый преждевременно облысевший юнец, которого на его глазах спустили со ступеней австерии «Natura Rerum». И который, как оказалось, служил трибунальским щелкопером.

      – Ты свободен, – объявил ему лысеющий юнец, сплетая и расплетая худые, испятнанные чернилами пальцы. – Залог выплатили.

      – Кто выплатил?

      Информация оказалась конфиденциальной, лысеющий щелкопер отказался ее предоставить. Отказался также – и тоже наотрез – вернуть реквизированную сумку Геральта. Где содержались, кроме прочего, наличность и банковские чеки. Движимое имущество ведьмака, разъяснил он со злой ухмылочкой, было воспринято властью cautio pro expensis[12], в качестве взноса в счет судебных издержек и будущего наказания.

      Ругаться было бесцельно и бессмысленно. Геральту следовало радоваться, что на выходе ему отдали хотя