Поэт перед смертью

      сквозь тайные слёзы

      жалеет совсем не о том,

      что скоро завянут надгробные розы,

      и люди забудут о нём,

      что память о нём –

      по желанью живущих

      не выльется в мрамор и медь…

      Но горько поэту,

      что в мире цветущем

      ему

      после смерти

      не петь…

      Трущобный двор.

      Фигура на углу.

      Мерещится, что это Достоевский.

      И ходит холод ветреный и резкий.

      И стены погружаются во мглу.

      Гранитным громом

      грянуло с небес!

      Весь небосвод в сверкании и в блеске!

      И видел я, как вздрогнул Достоевский,

      как тяжело ссутулился, исчез.

      Не может быть,

      что это был не он!

      Как без него представить эти тени,

      и странный свет,

      и грязные ступени,

      и гром, и стены с четырех сторон?!

      Я продолжаю верить в этот бред,

      когда в своё притонное жилище

      по коридору,

      в страшной темнотище,

      отдав поклон,

      ведёт меня поэт…

      Он, как матрос, которого томит

      глухая жизнь в задворках и в угаре.

      – Какие времена на свете, Гарри!..

      – О! Времена неласковые, Смит…

      В моей судьбе творились чудеса!

      Но я клянусь

      любою клятвой мира,

      что и твоя освистанная лира

      ещё свои поднимет паруса!

      Ещё мужчины будущих времён,

      (да будет воля их неустрашима!) –

      разгонят мрак бездарного режима

      для всех живых и подлинных имён!

      …Ура, опять ребята ворвались!

      Они ещё не сеют и не пашут.

      Они кричат,

      они руками машут!..

      Они как будто только родились!

      Они – сыны запутанных дорог…

      И вот,

      стихи, написанные матом,

      ласкают слух отчаянным ребятам,

      хотя, конечно, всё это – порок!..

      Поэт, как волк, напьётся натощак,

      и неподвижно,

      словно на портрете,

      всё тяжелей сидит на табурете.

      И все молчат, не двигаясь никак…

      Он говорит,

      что мы – одних кровей,

      и на меня указывает пальцем!

      А мне неловко выглядеть страдальцем,

      и я смеюсь,

      чтоб выглядеть живей!

      Но всё равно опутан я всерьёз

      какой-то общей нервною системой:

      случайный крик, раздавшись над богемой

      доводит всех

      до крика и до слёз!

      И всё торчит:

      в дверях торчит сосед!

      Торчат за ним

      разбуженные тётки!

      Торчат слова!

      Торчит бутылка водки!

      Торчит в окне