Батюшка со служкой появились из сумерек как-то неожиданно. Были они почти одного роста, но шли по-разному, каждый по-своему: батюшка степенно, неторопко, твёрдо ставя ногу и глядя прямо перед собою, словно не замечая ничего вокруг. Служка семенил следом, приотстав на пару шагов и воткнувшись взглядом в светлеющую в траве тропу.

      Поравнявшись с приехавшими, батюшка лишь на мгновение зацепил нас взглядом и кивнул, здороваясь. Он уже привык, что время от времени у храма появляются в рассветных сумерках машины с российскими номерами, доставляя немногословных мужиков, почтительно обнажающих головы при его виде, иногда заходящих в храм, молча ставящих свечи и исчезающих. Навсегда ли, нет ли, он сказать не мог – не запоминал их лиц, а тем более не знакомился. Да и как их всех запомнишь, коли все одеты одинаково в камуфляж и, как минимум, с суточной небритостью на одинаково размытых сумерками лицах. И не спрашивал он никогда, почему они здесь и куда направляются – и так понятно, что туда, за «ленту».

      Он и служка прошли к храму, не обращая внимания на собравшихся у ограды, открыли запертые на большой навесной замок тяжелые кованые двери и скрылись за ними.

      Курить больше не хотелось – с утра да натощак удовольствие не шибко радостное, до тошноты драло горло и сглатывалась с трудом слюна, потому сначала я, а следом и остальные потянулись в храм – проводника всё не было, и грех было не побыть наедине со своими мыслям. Вот так бывает у нас, православных в крещении: вроде бы и к Богу тянемся, да всё как-то путано, всё тропу ищем, ногой шарим, а нет