* * *

      Можно, наверно, сойти с ума,

      если тот час настал,

      если вокруг ветров кутерьма,

      Северный Казахстан.

      Степь та в белёсой траве мертва,

      ждёт, как сурка питон.

      Здесь бы напиться воды сперва,

      а умереть – потом.

      Глаз устаёт. Тут простор сквозной.

      Солнце не может сесть.

      Здесь до серёдки прожарит зной,

      если серёдка есть.

      Здесь я осунулся, одичал…

      Дело, наверно в том,

      что, как тифозник, степь по ночам

      дышит горячим ртом.

      Скулы ей судорогой свело.

      Это – какой-то шок.

      Ей, как и нам с тобой, тяжело,

      превозмогать ожог.

      Всё измолотит своим цепом

      лютых ветров отряд.

      Этот свирепый антициклон

      люди не победят.

      И не покажется вовсе – нет! —

      вялотекущим сном

      этот совсем настоящий бред,

      этот жары дурдом.

      * * *

      Ветер, как сыщик, рыскал

      низких глухих басов

      в зарослях тамариска,

      сдерживавших песок.

      Не выносящий тени,

      рос из последних сил

      южный двойник сирени

      (здесь его звать жынгыл).

      И в той бескрайней шири,

      там, где недель бурда,

      происходило в мире

      то же, что и всегда.

      Ястреб – лишь он не дремлет.

      юрких мышей гнобя…

      Я, как жынгыл, всё время

      сдерживаю себя.

      Майские ждёт он грозы,

      чтоб посреди песков

      вдруг распуститься гроздью

      ласковых лепестков.

      Снова любуюсь ими,

      и когда дремлет зной,

      знаю: меня обнимет

      тёплый ветер степной

      * * *

      В палатке вьюгу я стерпел

      и онемел, когда я выжил:

      глаза тюльпанные степей

      раскрылись по команде свыше.

      Ещё местами снег лежал,

      и лету не было резона,

      но душу резал без ножа

      тот алый свет – до горизонта.

      За что я это заслужил?

      Я только без году неделя.

      Я был всего лишь пассажир

      на мокрой палубе апреля.

      И жаркий солнечный огонь

      в минуту осушал болотца…

      Я ждал мгновения того,

      когда та кровь в мою вольётся.

      Наверное, всё дело в том, —

      и в этом вовсе нет обмолвки, —

      что мне хотелось стать цветком,

      который вечно в самоволке.

      * * *

      Висит тошнотный этот день,

      нельзя нигде охолонуть.

      Жара, как в преисподней, где

      от зноя закипает ртуть.

      Палатка — душный саркофаг,

      и дело в том, и дело в том,

      что солнце здесь не друг, а враг,

      который вялит нас живьём.

      Но это солнечное бра

      не заслужило бранных слов:

      чтобы постигнуть