Ватерлоо в ноябре. Андрей Саженюк
Читать онлайн книгу.
одтвердили, они усомнились. Они сказали, что чего-то не делали, что-то не говорили и чего-то не думали. У меня не было оснований им не верить, и тогда я тоже усомнился: теперь уже в самом себе. Так ли я на самом деле поступал? То ли говорил и думал? Я понял, как ненадежны мои воспоминания. Я понял, что рассказчик – это не я. Он от меня отделился. Но я этого не хотел. Так вышло.
Я не хотел писать роман или повесть. Да, мне нравилось искать и находить слова, но еще больше мне нравилось вычеркивать, отбрасывать, упрощать. Я хотел выложиться в каждом рассказе, как спринтер на стометровке, вычерпать сюжет до дна. Я всякий раз с наслаждением ставил точку, но…
Пианист из «Ватерлоо в ноябре» наигрывает мотивчик из репертуара «Хора ветеранов». Ушедший в армию, оборвавший себя на полуслове, не ответивший на вопрос брат из «По следам американской трагедии» возвращается, договаривает, отвечает, но уже в «Фолкнере и Вулфе». Наконец, в этом же рассказе братья прощаются с отцом на перроне, куда во сне прибывает на электричке солдатик из «Прощального костра», и, возможно, ты, читатель, почувствуешь эту гравитацию, почувствуешь, как разные истории, словно капельки ртути, тянутся друг к другу… Но, когда я их писал (каждую в отдельности), я к этому не стремился и этого не хотел.
Чего я точно хотел, так это поделиться переживаниями человека поколения, оказавшегося на сломе эпохи. Нас было много. Однако я не хотел обобщений, боялся философствований.
И все же, все же, все же… Вот в «Промоутере» русский турист прощается с кубинским бедняком, и ему становится неловко: “Ведь строили, стремились, вдохновляли кого-то своим примером. А потом передумали.” А вот в «Прощальном костре» лагерь комсомольского актива, волшебное место, где давным – давно юные старшеклассники знали ответы на все вопросы, становится для одного из них вечной точкой притяжения, своего рода потерянным раем. Вот в «Древнем, но бессмысленном ритуале» моряк из Одессы решительно “спрыгивает с идущего ко дну советского титаника”. А в конце рассказа «Фолкнер и Вулф» казачья песня наводит рассказчика на мысли об “отчаянной ярости” русских революций.
Поэтому… Кто знает? Но, возможно, прочитав эти личные, камерные новеллы, ты, читатель, увидишь за ними контуры нашей общей судьбы и нашей общей драмы.
Хотя, когда я их писал, каждую в отдельности, я об этом не задумывался.
Андрей Саженюк, Новосибирск, 2023
Дом на 52 квартале
Во дворе дома две скамейки. Когда мы гоняем мяч, они служат нам воротами. С правой стороны двора несколько низкорослых кленов, с левой – сараюшки и погреба. Тополь у крыльца. В ветреную погоду ветки стучат в наше окно, врываются в открытую форточку. Вечерами с друзьями мы ищем в темно-синем небе движущийся огонек. И, если кому-то удается его увидеть (или ему показалось, что он увидел), он кричит нам всем, вытягивая руку: «Куда же вы смотрите? Смотрите вот сюда! Спутник!»
Левитан еще читает по праздникам свои поздравления: «Товарищи солдаты, сержанты и старшины…» Но война уходит, стремительно превращается в легенду: ее теснят новостройки, гастрономы, троллейбусы, телевидение… Новая жизнь влечет, кружит голову, и только наш старый дом ей сопротивляется. Он не хочет забывать войну: он ее помнит, удерживает своими стенами из деревянного бруса, проложенного паклей, своими лестницами с резными перилами, своими скрипучими половицами, своими лотошными битвами по субботам. Как мы все – бабушка с Василь Палычем, отец, мама, я, младший брат отца, студент Женя, одинокая бабушкина сестра Аня – помещаемся в этой маленькой двухкомнатной квартире? У тети Ани когда-то была удалена мозговая опухоль, с тех пор она инвалид первой группы, и с трудом передвигается по квартире, у нее сильно дрожат руки. Над ее кроватью полка – там выстроились книжные корешки бирюзового цвета, где на черном квадратике золоченым шрифтом – фамилия, которую я еще не умею прочесть, и тетя Аня рассказывает мне про Пьера, Наташу и Андрея.
Начиналась новая жизнь, и у всех были свои планы. Мы покинули наш старый дом первыми: отец получил от института, где работал, комнату в коммунальной квартире. Потом бабушка с Василь Палычем накопили денег на кооперативную квартиру. Дядя Женя еще пожил какое-то время в старом доме, но вскоре женился и тоже уехал. Осталась тетя Аня. Ей некуда было ехать, а во вторую комнату кого-то подселили.
Три семьи разъехались, но продолжали вместе сажать картошку. В сентябре мы привозили урожай и засыпали его в погреб рядом с нашим старым домом. Отец сидел в кабине ЗИЛА, показывая водителю дорогу. Мы втроем, Василь Палыч, дядя Женя и я, лежали в кузове на мешках. Потом работы распределялись так: я оставался в кузове подавать мешки, отец со своим отчимом их принимали и спускали на веревке вниз, в погреб, где дядя Женя уже ссыпал картошку в дощатый закут.
Шли годы, все быстро менялось вокруг, но картошка и погреб – это то, что нас продолжало связывать со старым домом.
В один из таких сентябрей шли непрерывные дожди. После засыпки картошки в погреб все вымокли и устали. У мужчин была бутылка водки. И тогда Женя вспомнил про тетю Аню:
– Идем к тете Ане, мужики.
Мы поднялись на второй этаж (все