***

      Полина толкнула стеклянную дверь под вывеской «Вертеп». Вонь перегара и табака ужалила ноздри. Несколько человек за одним столом, единственные посетители, обернулись. Повисла тишина…

      – Мы закрыты.

      Сказал страшный лысый человек. Ника и Полли замерли, как кролики, брошенные в серпентарий. Из боковой двери вышел жирный юноша. Он застегивал ширинку. Лысый крикнул с кавказским акцентом:

      – Э, зачем они здесь?!

      Юноша округлил глаза.

      – Чо, вырубать?

      – Не спеши…

      Портьеры за стойкой бара разъехались в стороны, появился чрезвычайно худощавый мужчина в костюме и галстуке.

      – Здравствуйте, мы к Абраму Джохаровичу…

      – Это я. Знаю, Ольга только что звонила.

      Он осовело уставился на разные носки Никиты. Быстро опомнился:

      – Ну, показывайте.

      Взял картину за бока. Глаза его бегали в разные стороны, как у хамелеона. Он разглядывал каждый сантиметр. Подошли остальные, не менее страшные, плосконосые, с неправильными черепами.

      – Это эти, как их, – Абрам Джохарович нарисовал носом перед собой воображаемую спираль, – те, что крутанули сальтуху с крыши? Показывали на днях…

      – Нет, не они.

      Босс думал. Остальные смотрели то в картину, то на босса. Раздался чей-то шепот:

      – Супрематизм…

      – Сколько?

      – Пять…

      – Не слышу.

      – Пять тысяч!

      Повисла пауза. Скрипнула кожаная куртка, кто-то шепотом выругался или восхищенно похвалил, было непонятно…

      – Я вам что – больной пизды ребенок?!

      Неожиданно заорал Абрам Джохарович. Голова его метнулась в профиль, как у потревоженной птицы. Нижняя челюсть оттопырилась, глаз надулся и вместе с бровью вылез на лоб. Он ждал ответа. Картину бережно подхватили и вернули Никите.

      Босс заходил по залу. Оказывается, это случился телефонный звонок на невидимую гарнитуру. Абрам Джохарович стал ругаться с кем-то на нескольких языках.

      – Я тебе кадык выгрызу! Чичи протараню, гетваран, оноаназысским!

      Люди рассыпались по углам, стали названивать кому-то, ругаться, приказывать куда-то подъехать…

      Через минуту все пропали через дверь и между портьер. Остался один лысый. Он махнул рукой.

      – Э, ви еще здесь? Давай, дасвидания.

      – Твою ж мать, – сказала Никита, когда они снова очутились на свежем воздухе, – чуть не описалась. Спасибо тебе, тетя Оля.

      Народу на улицах становилось все больше. Заканчивались пары в университетах. Ника чувствовала себя дурой с этой нелепой брезентовой папкой под мышкой.

      – Пошли к Степе. Если он ничего не посоветует, все. Можно будет идти