Сколь наши домыслы причастны

      К свершённой гибели земной?

      Вот правым глазом, взором ясным

      Марина воскрешает строй

      Беспечной королевы звука.

      Она вдали, она над всеми!

      Так смотрит девочка из тени

      На крепкую мужскую руку.

      А левый глаз – беды соринка,

      Груз веќ овый прожитых лет.

      Увы, не расточит слезинки

      Фотографический портрет.

      Уж тень Елабуги припала

      К руке злодейской, и злодей

      Взалкал и следует за Ней,

      Он приготовил смерти жало!

      Два разных глаза, два крыла…

      Подуло к полночи прохладой.

      Она очнулась и ушла.

      Елабуга, будь ты неладна!

      Я мог её остановить,

      Отнять верёвку, выждать время,

      Забыв о том, что русский гений

      Свободен быть

      или не быть.

      Шестидесятники, младая прана,

      Хрущёвской оттепели марихуана,

      Жуки-точильщики неугомонные

      Веќ а двадцатого, посеребрённого.

      Эх, муза русская – поэтов мельница.

      Зерно проросшее дроби́тся, мел́ ется.

      Урчат покатисто жернов́ ы блинные.

      Шестидесятые – года былинные!

      В топь Марианскую, тьму интернетную

      Ввожу курсор. Зачем

                                   с надеждой тщетною

      Ищу Кихотов след, мукою бел́ енный?

      Ведь мне отпущено так мало времени…

      Уходят Роберты дорогой Мценскою.

      Рука Ахатовны вдоль Вознесенского.

      Чу, сообщение! Глотаю симку:

      «Стихи кончаются… Невыносимо!»

      То ли цыкнула мать над шалостью

      И нахмурилась от усталости,

      То ли корень прирос к окончанию,

      То ли скрыпнули створы Татьянины[1],

      То ли Богу шепнула уродица:

      «Отче, родинка выпала с Родины!»

      Но заплакала церковь Мценская

      Над головушкой Вознесенского.

      Аве, Оза…

      Говорят, в Каппадоќ ии храмы

      Оседают. И каждый год

      Прорастают земные курганы

      В отломившийся неба свод.

      Неужели в земных сочленениях

      Роль небесная невелика

      И от времени стихотворение

      Гибнет так же, как фреска та?

      Вознесенский, поэт эпический,

      Форм подпружных восславил роль!

      Но в заоблачном политехническом

      Смерть сказала поэту: «Довольно».

      Вы же пчёлкою медоносною

      Наварили медо́в тома

      И тарусской обновкой нос́ кою

      Отказали смерти в правах!

      Вам, нежнейшей, земной черёд

      Оседающей Каппадоќ ии

      И друзей торопливый уход

      Стал намеренно неугоден.

      За Андреем, во тьму кромешную,

      Потянулась ваша рука,

      Пустоту образуя между

      Верхом неба и дном стиха…

      Иосиф раскурил заначку,

      стряхнул неаккуратно пепел

      и тронул ящерицу-рифму.

      Она казалась неживою,

      лишь