Автомат. Подсумок с двумя магазинами, слава Богу, пустыми. Противогаз. Саперная лопатка, малая. Фляга с водой. На голове – неудобная и тяжеленная каска.

      Топот. Хрипы. Пыль. Пот.

      Лопатка бьет по ногам, норовя попасть по паху. По спине и заднице лупит приклад автомата.

      – Не растягиваться!

      Мама, роди меня обратно!

      – Га-а-зы!

      Куда же, блядь, деть каску?!

      Бежим по каким-то оврагам с пожухлой травой. Вверх – вниз, вверх – вниз:

      Подбегаем к знаменитой в части Горе Дураков, она же – Гора Смерти. Подъем градусов в тридцать – тридцать пять, долгий, нескончаемый. Его заставляют преодолевать гуськом, с поднятым над головой автоматом.

      В моем противогазе что-то уже хлюпает. Пальцем оттягиваю резину с подбородка и на горло и грудь вытекает не меньше стакана пота. Пытаюсь немного отвинтить бачок фильтра и с жадным сипением ловлю приток воздуха.

      – Я щас кому-то покручу! – раздается рядом рык Рыцка.

      От испуга чуть не падаю, но, оказывается, это не мне. Рыцк подловил кого-то другого. Коротким тычком кулака бьет провинившегося в резиновую скулу. Пока тот трясет в недоумении противогазной мордой, Рыцк добавляет ему ногой в живот и снова кулаком, на этот раз по спине.

      "Залетевший" – мне кажется, это тот самый Патрушев, что уже в поезде скучал по маме и бабушке, – подламывается в коленях, падает и елозит в пыли.

      Наш унтерштурмфюрер безучастно наблюдает за ним, взлохмачивая прилипшую ко лбу белобрысую челку.

      Я везунчик. Осознание этого придает мне немного сил. Каким-то чудом все же добегаю до казармы.

      Утром следующего дня заметил, что ремень висит на мне совершенно свободно.

      Позже почти каждый день приходилось подтягивать бляху еще и еще.