Однако мои таланты не исчерпывались искусной игрой в перышки и городки, плаванием в речке и лазаньем по крышам на пожаре.

      Слышали бы вы, как я, мальчишкой, распевал на весь Витебск!

      В нашем дворе жил маленький, но крепкий старичок.

      Его длинная, черная, с легкой проседью, борода болталась на ходу, то взметаясь ввысь, то повисая до́лу.

      Это был кантор и учитель.

      Правда, и кантор, и учитель неважный.

      Я учился у него грамоте и пению.

      Почему я пел?

      Откуда знал, что голос нужен не только для того, чтобы горланить и ругаться с сестрами?

      Так или иначе, голос у меня был, и я, как мог, развивал его.

      Прохожие на улице оборачивались, не понимая, что это пение. И говорили:

      «Что он вопит как ненормальный?»

      Я подрядился помощником к кантору, и по праздникам вся синагога и я сам ясно слышали мое звонкое сопрано.

      Я видел улыбки на лицах усердно внимавших прихожан и мечтал:

      «Пойду в певцы, буду кантором. Поступлю в консерваторию».

      Еще в нашем дворе жил скрипач. Не знаю, откуда он взялся.

      Днем служил приказчиком в скобяной лавке, а по вечерам обучал игре на скрипке.

      Я пиликал с грехом пополам.

      Он же отбивал ногой такт и неизменно приговаривал:

      «Отлично!»

      И я думал:

      «Пойду в скрипачи, поступлю в консерваторию».

      Когда мы с сестрой бывали в Лиозно, все родственники и соседи звали нас к себе потанцевать. Я был неотразим, с моей кудрявой шевелюрой.

      И я думал: «Пойду в танцоры, поступлю…» – где учат танцам, я не знал.

      Днем и ночью я сочинял стихи.

      Их хвалили.

      И я думал: «Пойду в поэты, поступлю…»

      Словом, не знал, куда податься.