В корпусе наводили последний глянец перед государевым смотром. Драили, чистили, скоблили, мыли, натирали. После всего случившегося в разгар зимы словно пытались стереть даже саму память об этом. Хотя как её сотрёшь – в парадном вестибюле уже появилась доска чёрного мрамора с высеченными золотыми буквами: имена и чины погибших кадет с офицерами.

      Седьмая рота оказалась брошена на самый тоскливый, по её мнению, участок – натирать мастикой чисто отмытые полы. Точнее, мастикой пол уже намазали, и теперь господа кадеты, пыхтя, шаркали ногами с надетыми на них щётками.

      Кто-то – а именно, кадет Воротников – пытался кататься сразу на двух щётках, словно на коньках, но получалось плохо.

      Многие из седьмой роты с надеждой взирали на Петю Ниткина: а вдруг что-то придумает? Но Петя, красный от усилий, старательно пыхтел вместе с остальными и не торопился ничего придумывать.

      Фёдор вполголоса пересказывал разговор с сестрой; Петя глубокомысленно хмыкал.

      – Тут главное, – изрёк он наконец, – что у них с подземельями. Бог с ним, с Йоськой этим, – Илья Андреевич, хвала святителям, выжил и поправляется. А вот подземелья… если они и впрямь замыслили в государев дворец проникнуть или вообще всё взорвать… Вот это нам знать надо!

      – Легко сказать, – буркнул Федя, старательно шаркая щёткой под выразительным взглядом капитана Коссарта. – Вдруг они ей не поверят?

      – Должны, – убеждённо заявил Ниткин. – Особенно если за неё этот Валериан попросит.

      Фёдор только вздохнул. Как-то всё тревожнее становилось на душе, и он сам не знал отчего. Петька, конечно, прав: поймают Бешанова, нет ли – не столь важно. А вот государь – совсем другое дело.

      Но пока оставалось только шаркать половой щёткой.