На зеленый, казалось, по-летнему свежий газон падали крупные хлопья снега. Переменчивая погода никому не давала шанса сосредоточиться. Скорее всего, через пару часов снег превратится в потоп из грязи и слякоти. Тринадцатое ноября. Слишком рано для такой погоды в пригороде Парижа, да и для Франции в целом.

      Ее взгляд устремился вверх, к небесам, и в светлых глазах отразились серое небо, еле заметный туман и настырная печаль.

      Оливия снова попала в капкан из череды однотонных дел. День начался с завтрака, и уже через мгновение резко наступило пять часов вечера. И вот уже они вместе с другом стояли и смотрели, как лениво падает на голову ледяной пепел небес. Снежинка коснулась ее лба, растаяла и побежала каплей вниз по щеке. Затем еще одна. И еще. Все происходило так медленно, что хотелось кричать, хотелось поторопить всех вокруг и саму вселенную. Возможно, она бы так и сделала, если бы знала, что ее ждет в конце. Избегание – не ее способ решения проблем. Идти тараном, пока не достигнет цели – или не найдется иной, более выгодный способ ее достижения.

      А сейчас цели нет.

      Она резко опустила голову вниз. Прядь волос выбилась из замысловатого пучка. Листок бумаги с подготовленной речью размок и развалился на куски. Затуманенный взгляд потерялся в узорах чернил на пальцах. Раздался гром, но она не шелохнулась. Кто-то коснулся ее руки.

      – Оливия, слышишь? Хей, дорогая, ты готова? Давай лучше я? У меня есть что сказать.

      Встревоженный голос заставил ее обернуться. Зеленые глаза пристально вглядывались ей в душу.

      – Ты не в порядке. Произносить речь в твоем состоянии – это настоящее безумие.

      – Нет, – отрезала она. – Я смогу. У меня все хорошо. Все отлично. Я справлюсь, – она проговорила это стальным тоном против своей воли. Совесть кольнула ее сердце за грубость, но сил, чтобы выжать из себя хоть какие-то извинения, не нашлось. Она просто посмотрела на друга. – Отис… Я могу встать и произнести эту речь. Я могу.

      Хоть Отис кивнул, Оливии он не поверил. И не зря. Она повернула голову в сторону пьедестала. Там она должна совершить последний рывок в череде сумасшедших дней, и потом можно упасть хоть в пропасть к сатане. Уголок губ дернулся в кривой улыбке. Ее отец никогда не верил в бога. Он отрицал и религию, по крайней мере христианскую, и отмахивался от споров и с атеистами, и с глубоко верующими. Забавно то, что над ним все же совершили бестолковые, с его точки зрения, обряды после смерти.

      Оливия глубоко вздохнула, напряглась всем телом и приложила последние силы, чтобы подняться со стула. Она собиралась во что бы то ни стало пройти до этого пьедестала гордо и не упасть в грязь лицом – ни фигурально, ни буквально.