Но из происшедшего желательно выкачать максимальную пользу – и Екатерина пишет Филиппу II, что меры, принятые ее сыном (она – щедрая мать и всю славу отдает любимому чаду) в Варфоломеевскую ночь, усилят «дружбу, связывающую две короны». Она даже повела разговор о возможном браке своего любимца – сына Генриха Анжуйского – на дочери Филиппа II. На этот раз подобное не возбранялось, ибо Филипп принимал французского посла и, услышав новость, разразился радостным смехом и не скрыл от посла своего «большого удовольствия».

      Казалось, что все кончилось к удовольствию дома Валуа, и теперь Екатерина может пожинать плоды своих предвосхищений. Однако, помимо непрограммируемых эскапад католиков и гугенотов – а поступки фанатиков человеку, рационально мыслящему, не всегда можно предугадать, – беспокойство королеве стал доставлять ее сын король Карл IX. Со все возрастающими удивлением и тревогой Екатерина стала замечать, что все ее уроки по искусству управления державой, оказывается, пропали втуне, и Карл IX позволил пустить в своей душе корни чувству, гибельному для правителя – раскаянию. А ведь она сколько раз ему говорила, что, раз свершив что-либо, монарх не может предаваться бесцельным сожалениям, ибо тем самым он демонстрирует своим подданным собственную слабость, слабые же монархи могут и не усидеть на горних вершинах трона.

      Король начал оказывать знаки милости гугенотам – и здесь королева-мать его одобряла, ибо это было удерживающим фактором для амбиций Гизов, но Карл IX делал это искренне, обещая искупить и загладить свою вину. А это допустить было никак нельзя: король не может быть виноватым перед своими подданными. Кроме того, Карл начал выражать вслух недовольство Екатериной и своим братом Генрихом Анжуйским, который был также в чине главных подготовителей Варфоломеевской ночи. В речах короля все явственнее зазвучали угрозы по отношению к матери и брату, заявления о необходимости переосмысления многих