Ира Илларионова

      Просыпаться не хотелось от слова совсем. Не хотелось возвращаться в реальность, в которой вместо точечных светильников на потолке – вычурная хрустальная люстра, и сам потолок, к слову, весь в лепных загогулинах. Дневной свет приглушают не жалюзи, а тяжелые шторы. И плазму на стене (подарок родителей по случаю начала самостоятельной жизни) заменяют картины.

      Селани явно увлекалась авангардизмом.

      А вон там ажурная ширма с перекинутым через нее пеньюаром и одиноко свисающим чулком в сетку. А вот здесь…

      Перевела осоловелый взгляд влево и едва не закричала, увидев рослую девицу, сидевшую в кресле.

      – Мирэль Тонэ, как самочувствие? – участливо поинтересовалась девушка.

      Должно быть, служанка, раз на ней строгое черное платье с белым фартуком и рукавами-фонариками.

      – Вроде бы лучше.

      Хотя нет, вру. Хуже. От того, что проснулась все там же, то есть неизвестно где.

      – Мигрень больше не мучает?

      – Мигрень не мучает.

      А вот осознание, что застряла в чужом теле, еще как мучает. Прямо-таки истязает. Никаких плетей не надо.

      – Это все из-за браслета, – обрадовалась моему ответу девушка.

      Проследив за ее взглядом, я заметила на запястье Селани (временно моем запястье) украшение с прозрачным камнем. Его сердцевина, как перстень Демаре, излучала подозрительное мерцание.

      Тварь изначальная! Магическая цацка!

      Меня подбросило на кровати, как подаваемый ракеткой воланчик.

      Или что он там говорил, тварь-хмарь? И почему я вспоминаю слова этого мерзавца? О нем вспоминаю… Вот гадство.

      Браслет украсил собой тумбочку, а я перестала украшать собой кровать. Подскочила на ноги, решив, что хватит лежать. Пора отсюда выбираться.

      – Ну что же вы? – заволновалась безымянная. – Зачем же сняли? Сами ведь говорили, что аурин помогает, когда голова раскалывается. Я его на вас и надела. Вы вернулись совсем болезная.

      – Мне уже легче, обойдусь и без браслета.

      Я продолжала озираться, не зная, с чего начинать освободительную кампанию самой себя из чужого тела и из чужого мира. Для начала, наверное, лучше переодеться во что-то более простое. Повседневное. Без выреза, из которого пышная грудь актрисы так и норовила вывалиться; и без висюлек, практически заменявших Селани юбку.

      А еще надо будет подкрепиться. Об этом настойчиво напоминал урчащий желудок.

      – Я бы хотела перекусить.

      Девушка округлила глаза:

      – Но вы же после трех никогда не едите!

      – Это все из-за головной боли, – не растерялась я. – Она вытянула из меня все соки. Пожалуйста, принеси чего-нибудь. И побольше.

      Есть и правда хотелось неимоверно. Должно быть, всему виной стрессы.

      Служанка продолжала удивленно на меня пялиться, и я поняла: нужно вести себя осторожней. В идеале – разузнать о привычках актрисы и, пока вынуждена быть ею, постараться привить их себе. Только невредные, конечно. Потому что поститься изо дня в день после трех