Город Затопша долго был для меня в призрачной категории существующих где-то на другом конце телефонного провода. Плотность он обретал только раз в два года, когда я навещала маму. И снова стал проявленным от неожиданного утреннего звонка.

      Тогда я поняла, что при известии о смерти близкого человека люди в кино садятся на пол не для того, чтобы подчеркнуть трагичность момента. Я тоже села на пол. Просто сидя не нужно контролировать тело в тот момент, когда в тебя вмещается новая реальность взамен только что утерянной.

      Тем днём, что стал первым в цепи последующих событий, мы с сестрой разбирали мамину жизнь. Она вся поместилась в двухкомнатной квартирке. Мы перебирали вещи, и, подержав каждую в руках, вспомнив все истории, что с ней связаны, клали в один из трех углов: в одном те вещи, что заберет сестра, в другом те, что отойдут мне, а в третьем, те, что должны уйти навсегда. Мне хотелось оставить почти всё: ручной росписи муравленные кувшины, хрустальные бокалы, нити разноцветного чешского бисера, елочные игрушки, старые детские книжки. Сложно было разбирать чужую жизнь, и постепенно я склонялась к мысли, что по возвращении домой, пересмотрю свои вещи и выброшу лишнее.

      Старые черно-белые фотографии лежали вперемешку с красновато-коричневыми снимками восьмидесятых в коробке из-под обуви. Некоторые события мы вспомнили исключительно по одежде, в которую были одеты в тот момент. Так фото, где я в клетчатом пальто и шапке-шлеме оказалось прочно связано в моей памяти с днём переезда на бульвар Звездолётчиков и знакомством с Эммой.

      Сестра же по другому снимку вспомнила, как в раннем детстве, когда они с родителями жили в Незатопленном Месте, ей подарили красивое красное платье, но не в горошек, как у всех, а в «звездочку». Это