Помешавшись на западном глянце,

      Очумело орали долой.

      Осень медленно в траурном танце,

      Шевелит грязно-рыжей листвой.

      Протрезвев, виноватых искали,

      В толчее за куском колбасы,

      Но не ведали, не принимали

      Русь, распятую на кресты.

      Вот опять появились святые,

      Проповедуя третий исход:

      – «кто угодно, но не простые,

      Этот грубый и грязный народ!»

      Эта исконно жалкая скудость

      Элитарно-замшелых невежд,

      Проповедует русскую глупость,

      Безысходность и тщетность надежд.

      Обирая и словом, и делом,

      Тех, кто вас и кормил, и поил,

      Вы затеяли грязное дело,

      Надругавшись над прахом могил.

      Поддаваясь хмельному гульбищу,

      За духовность пускали слюну.

      Ветер рвал и метал по кладбищу,

      И тревожил стальную струну.

      Её вой доносился из окон,

      Где, кромсая свой скудный бюджет,

      Жизнь, комкая, засунули в кокон,

      Толь на семь, толь на семьдесят лет.

      Объявили о новом порядке,

      Из далёкой заморской страны.

      И порезав Россию на грядки,

      На конюшню пороть повели.

      Кто из вас хоть бы слово замолвил,

      С пьяных глаз и стыда не сыскать.

      Вот на красных, вы все тут соборны,

      В бога, в душу, да ноздри бы рвать.

      Это дело и прежде любили,

      Загибали до хруста в глазах,

      И своей писаниной