Последний фронтовик. Александр Никонов
Читать онлайн книгу.
Про Чехословакию и говорить нечего – чужая страна, чужой народ. Пусть бы сами разбирались со своими политиками.
2
Ефим Егорович Шереметьев, одинокий старик, доживающий свой век на лесном кордоне бывшего леспромхоза, который развалился лет пятнадцать назад, снялся со своего насеста (так он называл свою кровать), взял в руку клёновую палку, приспособленную вместо трости, и похромал в прихожую. Что-то бормоча под нос, нагнулся, снял с алюминиевой кастрюли, стоящей на полу, крышку, понюхал, пробормотал:
– Скисло всё-таки.
Поставил кастрюлю на стол, сел. Руками брал из неё куски мяса, обгладывал кости и снова отправлял их в кастрюльку. Вытер засалённой утиркой рот, прямо из носика чайника попил и сказал:
– Вот и гоже.
Посмотрел на настенные часы: десять семнадцать. Услышал с улицы визг.
– Ишь, тоже жрать хочет. Счас, счас.
Обулся в валенки, надел коричневую, защитного цвета, фуфайку, кожаную кепку, взял со стола кастрюлю и открыл дверь. Пахнуло холодом – сегодня впервые подморозило. Но лес, обступивший кордон, ещё не сдавался – зеленел, шелестя подмороженной листвой. Лишь подрост кое-где отцветал осенними красками, словно напоминая, что и его старшим товарищам скоро настанет пора цвести осенним разноцветьем и скидывать листву. Прошёл через сени, вышел на крыльцо. Навстречу старику бросился чёрный кобель, кинулся хозяину на грудь, норовя лизнуть в лицо.
– Ну-ну, с ног не сбей, бешеный! Что, соскучился, или жрать захотел? Чего больше-то? Да погоди ты, Жучок.
Ефим Егорович спустился с крыльца, вылил подкисший суп в большую миску. Жучок вылакал сначала жижу, облизнулся, а затем принялся за кости. Придерживая их лапами, он дробил их клыками и глотал.
Старик сидел на приступке, курил сигарету и смотрел на улочку из семи домов и двух давно опустевших бараков. Из двух труб столбами вился дым, улетая к верхушкам сосен, а затем переламывался лёгким ветерком и уносился на юг. Когда-то на кордоне было два цеха. В одном точили черенки для лопат, грабель, мётел, в другом делали сани, гнули дуги и заготавливали клёпки для бочек. В середине девяностых годов промысел порушился, леспромхоз развалился, работники, у которых были «запасные аэродромы» в других местах, уехали. Остались, как говорил Ефим, две с половиной семьи: супруги Игнашкины с двумя детьми, старый рамщик Геннадий Максимович Трухин со своей старухой да сам Ефим.
Покурив, он поднялся со ступени и пошёл в дом. Прежде чем зайти в избу, потрогал стоящее в сенях на подведернике ведро – воды нет. Потрогал фляги – тоже пустые. Что-то недовольно пробурчал под растёкшийся блином нос, вернулся. На жердине, у крыльца, на вершине которой торчал уже опустевший скворечник с прибитой берёзовой веткой, была намотана красная тряпка. Старик снял с неё две завязки, аккуратно положил в карман и развернул флаг, сделанный из старой наволочки, потянул верёвочку – и флаг полез к скворечнику, нехотя встрепенулся и затрепетал на ветру.
Ефим Егорович вернулся в сени, за чуланом набрал по счёту