Ужасные Валерины ожидания не оправдались. Йозеф встретил его на удивление приветливо, можно даже сказать – обрадовался. К пианино, правда, не подпустил, зато велел поискать по участку расшвырянные наводнением садовые кресла. Сам же ушёл готовить чай.

      Даже не смахнув нападавшие ветки, он поставил на стол в саду две старинные чашки дрезденского фарфора со свечными наплывами золота и такой же чайничек без крышки. Через отверстие было видно, как с каждой секундой всё шире разворачиваются в нём тёмно-зелёные листья заварки.

      Валера, слегка ошалевший от внезапного гостеприимства мастера, улыбался. Сквозь голые, не проснувшиеся ещё ветки дуба было видно, как солнце и облака бегут наперегонки, по очереди обгоняя друг друга. Странное дело – Валере казалось, что он один под этим небом, на тихом свидании с самим собой. Облик Йозефа был так же мало различим, как в первую встречу. Валера словно бы вёл беседу с голосом за кадром, в лучшем случае – с пламенем свечки.

      Из всего их неоправданно долгого, забуксовавшего в вечности чаепития Валера уяснил себе только, что пианино выздоровело и Йозеф счастлив. О существенном заговорили под конец. На благоговейный вопрос Валеры – чем теперь он занимается? – Йозеф поворошил обломком дубовой ветки заварку в чайнике и тихо проговорил: «Я думаю, его творчество не закончилось со смертью. Мне хотелось бы вслушаться в продолжение…»

      По прогнившим от долгой воды ступеням они поднялись в дом, и Йозеф в ответ на Валерину просьбу без возражений, пожалуй что и с охотой, провёл своего гостя дорогой Седьмой партиты, той, которую никогда не сочинял Бах.

      Не какая-нибудь ворованная, добытая тайком, а совершенно легальная прогулка по душе другого человека, к тому же в его собственном сопровождении, опьянила Валеру. На радостях он поборолся с необратимо разбухшей дверью и, подсняв ножом излишек дерева снизу, победил. Затем перекантовал на место беседку, собрал по участку разбросанные половодьем лейки, лопаты, корзинки, без приглашения хлебнул ещё чайку и, восторженно поблагодарив хозяина, уехал.

      Глава вторая

      9. Уборка

      Земля давно впитала воду. Правда, в особо низких местах ещё почавкивал торф, но островное житьё подошло к концу. По просохшей дороге к Йозефу потянулись гости. Так бывало каждый год. К маю вдруг обнаруживалось, что о нём помнят, хотят узнать его мнение по тому или иному творческому вопросу, предложить сотрудничество или по старой дружбе напроситься на домашний клавирабенд. Гости эти, странные всё люди, прощали ему за музыку и отстранённую мину, и отсутствие мало-мальской хлебосольности.

      Йозеф и сам не смог бы объяснить причину своего холода. Видя искренне расположенного к себе человека, он словно бы чуял шанс на новую жизнь – возможность вырваться из одиночной камеры, совершал усилие и тут же вспоминал, что