Слава богу, стрелять перестали!

      Ни минуты мы нынче не спали,

      И едва ли кто в городе спал:

      Ночью пушечный гром грохотал,

      Не до сна! Вся столица молилась,

      Чтоб Нева в берега воротилась,

      И минула большая беда —

      Понемногу сбывает вода.

      Начинается день безобразный —

      Мутный, ветреный, темный и грязный.

      Ах, еще бы на мир нам с улыбкой смотреть!

      Мы глядим на него через тусклую сеть,

      Что как слезы струится по окнам домов

      От туманов сырых, от дождей и снегов!

      Злость берет, сокрушает хандра,

      Так и просятся слезы из глаз.

      Нет! Я лучше уйду со двора…

      Я ушел – и наткнулся как раз

      На тяжелую сцену. Везли на погост

      Чей-то вохрой окрашенный гроб

      Через длинный Исакиев мост.

      Перед гробом не шли ни родные, ни поп,

      Не лежала на нем золотая парча,

      Только, в крышу дощатого гроба стуча,

      Прыгал град да извозчик-палач

      Бил кургузым кнутом спотыкавшихся кляч,

      И вдоль спин побелевших удары кнута

      Полосами ложились. Съезжая с моста,

      Зацепила за дроги коляска, стремглав

      С офицером, кричавшим: «Пошел!» – проскакав,

      Гроб упал и раскрылся.

      «Сердечный ты мой!

      Натерпелся ты горя живой,

      Да пришлося терпеть и по смерти…

      То случится проклятый пожар,

      То теперь наскакали вдруг – черти!

      Вот уж подлинно бедный Макар!

      Дом-то, где его тело стояло,

      Загорелся, – забыли о нем, —

      Я схватилась: побились немало,

      Да спасли-таки гроб целиком,

      Так опять неудача сегодня!

      Видно, участь его такова…

      Расходилась рука-то господня,

      Не удержишь!..»

      Такие слова

      Говорила бездушно и звонко,

      Подбежав к мертвецу впопыхах,

      Провожавшая гроб старушонка,

      В кацавейке, в мужских сапогах.

      «Вишь, проклятые! Ехать им тесно!»

      – «Кто он был?» – я старуху спросил.

      «Кто он был? да чиновник, известно;

      В департаментах разных служил.

      Петербург ему солон достался:

      В наводненье жену потерял,

      Целый век по квартирам таскался

      И четырнадцать раз погорал.

      А уж службой себя как неволил!

      В будни сиднем сидел да писал,

      А по праздникам ноги мозолил —

      Всё начальство свое поздравлял.

      Вот и кончилось тем – простудился!

      Звал из Шуи родную сестру,

      Да деньжонок послать поскупился.

      «Так один, говорит, и умру,

      Не дождусь… кто меня похоронит?

      Хоть уж ты не оставь, помоги!»

      Страх, бывало, возьмет, как застонет!

      «Подари, говорю, сапоги,

      А то, вишь, разошелся дождище!

      Неравно в самом деле умрешь,

      В чем пойду проводить на кладбище?»

      Закивал головой…» – «Ну и что ж?»

      – «Ну и умер – и больше ни слова:

      Надо места искать у другого!»

      – «И тебе его будто не жаль?»

      – «Что жалеть! нам жалеть недосужно.

      Что жалеть! хоронить теперь нужно.

      Эка, батюшка, страшная даль!

      Эко времечко!.. господи боже!

      Как ни дорого бедному жить,

      Умирать ему вдвое дороже:

      На кладбище-то место купить,

      Да попу, да на гроб, да на свечи…»

      Говоря эти грустные речи,

      До кладбища мы скоро дошли

      И покойника в церковь внесли.

      Много их там гуртом отпевалось,

      Было тесно – и трудно дышалось.

      Я ушел по кладбищу гулять;

      Там одной незаметной могилы,

      Где уснули великие силы,

      Мне хотелось давно поискать.

      Сделав даром три добрые круга,

      Я у сторожа вздумал спросить.

      Имя, званье,