Впервые я услышала об этом во время третьей обеденной паузы – весь рынок не мог закрыться из-за того, что мы успевали проголодаться в середине дня. Мы ели посменно, чтобы торговля не замирала ни на миг. В тот день я лежала на красном диванчике под фиолетовым навесом, украшенным серебряными полумесяцами, и попивала пряный шоколад из чаши чистого золота. Я была молода, и больше мне ничего не требовалось. В моём напитке плавала кожура цитрина; я поддела её длинным ногтем, покрытым морозными узорами, и вдруг торговка айвой прошептала:

      – Вы слышали? Оно уже добралось до лавок Рукмини.

      Один особенно тучный торговец, несколько лет назад сумевший получить потрясающий и популярный гибрид сливы и аметиста, зевнул и смахнул со своей чаши переливчатых синих мух.

      – И что? Улицу отгородят, и мы продолжим заниматься своими делами. Рукмини в любом случае был трущобой рыботорговцев. Старое дынное сусло, бледная и неполная тень Асаада… Я бы сказал, что это благословение. Больше никому не придётся пыхтеть, переступая через лужи кальмаровых чернил и куски замороженной тресковой крови.

      Согласно последней моде, которая заключалась в приращении чужеродных частей к собственному телу, серое лицо сливовода медленно превращалось в небольшой слоновий хобот, нависавший над усами. Он гордился маленьким отростком и старался оповестить весь Асаад, что к концу сезона тот станет намного больше. Ведь он сам, как ни крути, был человеком мощной комплекции.

      – Что произошло? – с любопытством спросила я и убрала со лба мерцающую прядь волос – от жары пот и драгоценное масло перемешались, и несколько зелёных струек щекотали мне шею.

      Торговка айвой повернулась ко мне, кольца в её носу заблестели.

      – Он исчез, – с триумфом заявила она. – Весь Рукмини.

      Со спросом на наши товары может поспорить лишь спрос на слухи, а с этим ассортиментом у торговки явно не было проблем. Её короткие волосы блестели от гранатового масла (она совсем не потела).

      – Исчез?

      Я не любила болтать.

      – Ну, – вмешался сливовод, поглаживая покрытые ляпис-лазурью усы большим пальцем, а хоботок – указательным, – не совсем. Часть осталась и летает где-то поблизости. Но я осмелюсь заявить, что в ближайшем будущем там никто не будет разбивать осьминожьи черепа.

      Наверное, я разинула рот. А кто бы поступил иначе? Мои татуированные агатом зубы (ещё одно искусство в городе, познавшем все возможные виды искусства) показались под густо накрашенными губами. Я увидела в глазах сливовода неприкрытый расчёт: он пытался определить, не обыграли ли мои зубы его хобот в иерархии богатства, которая менялась и перестраивалась всякий раз, когда на Асааде появлялся новый процесс, алхимия или меканика. Поразмыслив, он решил, что превосходство его серого отростка неоспоримо и ему ничто не угрожает.

      – Отчего бы вам не прогуляться