Его волосы бешено развевались на ветру. Лицо осунулось. Он неподвижно глядел вниз, на огни Рима – так, вероятно, смотрит на море вдова моряка.

      – Как ты? – спросил я.

      Он неуверенной рукой похлопал себя по карманам в поисках отложенной на крайний случай пачки сигарет.

      – Не могу понять, что мне теперь делать, – пробормотал он, не глядя на меня.

      – И я.

      – Он мертв.

      – Знаю.

      – Сегодня днем я ему звонил. Поговорили про выставку. Не верю, что он погиб.

      – Знаю.

      Голос Симона стал еще тише.

      – Я сидел рядом с его телом и пытался разбудить.

      У меня в груди заныло.

      – Уго вложил всю душу в эту выставку, – продолжал брат. – Все ей отдал.

      Он зажег сигарету. Его лицо исказилось мучительной гримасой отвращения.

      – Почему надо было позволить ему умереть за неделю до открытия? На самом пороге?

      – Это – дело рук человеческих, – сказал я. Чтобы напомнить, куда стоит направить его гнев.

      – И зачем понадобилось вызывать туда меня? – продолжал он, не слушая.

      – Стоп. Все это – не твоя вина.

      Симон выпустил в темноту длинный дымок.

      – Моя. Я обязан был его спасти.

      – Тебе повезло, что тебя там не было. То же самое могло случиться и с тобой.

      Брат с горечью посмотрел на небо, потом уставился вниз, на пустырь, где мы в детстве играли. Кто-нибудь из семей гвардейцев всегда вытаскивал на террасу надувной бассейн. Сейчас от него осталось лишь мокрое пятно.

      – Ты думаешь, это связано с плащаницей? – спросил я, понизив голос. – С ее перевозкой из Турина?

      Из ноздрей Симона выползли два щупальца дыма. Невозможно было понять, размышляет ли он над моим предположением.

      – Никто не знал, что ее перевезли сюда, – категорично заявил он.

      – Известия трудно скрыть. Люди многое слышат. Так же, как мы сейчас услышали историю от Лео.

      Потребовалась целая бригада рабочих, чтобы погрузить новый реликварий плащаницы в грузовик. Священники – чтобы открыть часовню. Затем еще несколько рабочих и еще несколько священников – чтобы разгрузить машину. Если хотя бы один из них упомянул новость в разговоре с женой, с другом, с соседом…

      – В ту ночь Уго сидел в грузовике, – сказал я. – Всякий, кого задействовали в перевозке, его видел. Может быть, поэтому его преследовали.

      – Но ни тебя, ни меня не видели. Зачем преследовать нас?

      – Так что же, по-твоему, произошло?

      Симон стряхнул с сигареты пепел, глядя, как уголек, кувыркаясь, полетел в темноту.

      – Уго ограбили. Я не знаю, что произошло в квартире, но здесь нечто другое.

      И все же в голосе у него звучало едва заметное сомнение.

      Зазвонил мой мобильный. Я глянул на экран.

      – Дядя. Ответить?

      Симон кивнул.

      – Александр? –