Ели халву, да горько во рту. Елена Владимировна Семёнова
Читать онлайн книгу.
Самодержавие. Я до сей поры храню его портрет.
Жигамонт повернул голову и увидел небольшой писанный маслом портрет Императора Николая Павловича. Каринский также посмотрел на него и продолжал:
– Теперь просвещённая публика упрекает его в жестокости. А о какой жестокости идёт речь? Ведь даже семействам государственных преступников, коими, к прискорбию, оказались многие мои приятели, был назначен пенсион, их детям по велению Государя к Рождеству дарились подарки, они направлялись в лучшие учебные заведения… Представьте, если бы в любой европейской стране случилось нечто наподобие Сенатской площади! Да и случалось же! И таковые восстания топились в крови. И это ни у кого, заметьте, не вызывает возмущения. Только русский Царь не имеет права карать врагов престола. А как любезен был Государь! Мне трижды посчастливилось говорить с ним. Это было огромное счастье. Я готов был умереть за него. Нет, что и говорить, чудное было время… Кстати, Георгий Павлович, не желаете ли наливочки? Лечебной?
– Не откажусь, – улыбнулся Жигамонт. – Покорнейше благодарю.
– Машенька, ангел мой, принеси, пожалуйста, нам с доктором наливочки и что-нибудь закусить.
– Да, дедушка, – девушка поднялась и вышла, так и не подняв глаз.
– Под наливочку и разговор слаще, – лукаво подмигнул Каринский. – До ужина ещё много времени… Кстати, я всё говорю, а вас не спросил, что нынче нового в Первопрестольной и в столице?
– О столице немногое могу сказать, так как моя практика целиком проходит в Москве, а Москва всё та же. Даже и не знаю, какие новости я мог бы рассказать, о чём бы не писали газеты.
– Я читал пару лет назад о памятнике Пушкину… Жаль, что не был на его открытии, не видел его. А вы были?
– О, да, конечно! – кивнул доктор. – На это торжество собралась вся читающая публика. Это был прекрасный день! Особенно потрясла всех речь господина Достоевского. Признаться, я и сам слушал её, затаив дыхание, боясь пропустить хотя бы слово. Он был тогда уже очень болен, и говорить ему было тяжело, но что это была за сила духа, что за мысли! После него никто более не решился тотчас брать слово, а в толпе прошёл слух, будто писателю сделалось дурно, будто он даже умирает. Но, к счастью, это оказалось вздором.
– Я читал эту речь в одном из журналов. Лиза выписывает всё, что выходит. Самой ей, правда, читать некогда, зато читаю я, Родя, Машенька… Иногда Владимир с супругой… Впрочем, он выписывает себе заграничную прессу. Как будто бы мало своей… О чём это я? Ах, да, речь… На меня она также произвела впечатление. Я Машеньку просил перечесть трижды. И как точно там было о смирении, о нашем общем скитальчестве, о гордыне… Фёдор Михайлович был величайшим писателем. Жаль, что он ушёл так рано… Се домаж8…
В комнату вошла Маша, неся поднос, на котором стоял графин с наливкой, блюдо с фруктами и печенье. Поставив поднос на стол, девушка вновь заняла своё место у окна.
– Прошу вас, доктор, отведайте, – Каринский разлил наливку по рюмкам.
Жигамонт