Девочка, мартовский  блик,

      смугло-прозрачная  кожа,

      так на испанку  похожа,

      так и мерцает вдали

      глаз ее карих тепло,

      пухлые губы  мулатки,

      голос чуть хриплый и сладкий.

      Нет, ничего не ушло.

      Каторги школьной  божок,

      вечно пятерки в порфеле

      кто в этом худеньком теле

      факел огромный зажег?

      И улетелв в  небеса-

      фартук воздушный  и  банты-

      в землю  уходят таланты,

      где прорасти им нельзя.

      Фото  со школьной  доски,

      место  похвал  и почета

      все воровали  без  счета:

      лоб и волос завитки.

      Это теперь не украсть —

      вспышка на мраморе  белом.

      Девочка, Гаврошем смелым —

      детства жестокого  власть.

           Музыка была упруго-щедрой,

        головы насмешливо пьянила,

        а стекло в окне тряслось от ветра,

         прилетевшего с истоков Нила.

        И стучали по доске указкой

        ставили нарочно у порога —

        за свистящий шепот и подсказку

        нас обоих выгнали с урока.

        Мы вдвоем качались на качелях,

         трогали в музее письма с фронта,

       мы куда-то шли без всякой цели,

        и горел закат у горизонта.

      У него отец работал в Индии,

       После – на плотине в Асуане,

      До того магнитофон у нас не видели,

      и с ума сошли от «мани-мани».

      Мой отец был дома тоже редко

      по веленью совести и партии, и

      ему не донесла разведка

      как играл магнитофон под партой.

      Во глуби  комнат затемненных

      внезапно отключают сеть.

      Там  сном причудливым сраженный

      Аменхотеп молчит и Сет.

      Скользнет по лаковой  обложке

      Неверный и летучий свет —

      Замри, побудь еще  немножко —

          Заманчивее жизни нет,

      Чем та, что мы  вообразили,

           Чем та, которая во сне.

      Восток  в его могучей силе,

          Реален в призрачной  весне.

      В глазах вставали пирамиды,

         Гудел пустынный  суховей,

      И боги, равные Изиде,

           Смешали вина  всех кровей

      .Теперь, застенчивый  мальчишка,

         Зачем грустить и горевать?

      Египет  затянулся слишком,

             Покинь же твердую кровать,

      Которую как заточенье

      Борясь с отчаяньем, избрал.

      Теряет многое  значенье —

          Ты на свободе, генерал.

       И в нашей эре  так же плохо,

           Задразнит и обманет жизнь.

      Шагни на музыку и грохот,

         На смех девичий  обернись.

      Года учебы шелестят,

      как весь просторный  и нарядный

      на спуске наш Петровский сад —

       волнение как  жизнь назад —

      Не  можешь вспомнить? Ладно!

      Трамвайчик поздний загремит

      к  мосту со стороны Динамо —

       надеждой  полон   и людьми,

      проси, что  хочешь и возьми,

       ведь счастье – тоже  драма.

      Вихрились волны  на реке,

      накрапывали  капли,

       танкетки вон на каблуке,

      зачетка с  «хорами» в руке…

      Нам шашлыки, не так ли?

      И сквозь  трамвайное  стекло

      влюбленно  мы на мир  смотрели.

       В вагоне  красном так  тепло

      и нам  друг с другом  повезло.

       Не  помнишь… Неужели?

      Не понимала деревенских —

      Пьянь и грязь.

      Стране все было мало.

      В домишке не шумели кран и газ,

      Сарай без