Страдает от одышки гений,

      но, обретённый на пути,

      весомый сонм моих сомнений

      подвигнул ходики идти.

      Зайду на сто грамм в чебуречную,

      Потом к Мандельштаму на точку,

      Чтоб каждую первую встречную

      Вести по речному песочку —

      До перекрёстка-распятия,

      А вот и церковная кружка,

      Наедине с голубятнями,

      Как внутренняя наружка —

      Среди переулков с кувшинками

      Из первозданного снега,

      Где малые стали великими,

      Какая жестокая нега,

      Когда обнимают черёмухи

      И кисти сирени с крестами,

      Видны мне все меткие промахи,

      Хранимые образы – в храме,

      Ведь это не книжка с картинками,

      А город, раскрытый как книга;

      Бывают ли иноки инками?

      Но это другая интрига…

      Не поможет копирка —

      Вот мы и стали свободными!

      Я – под куполом цирка,

      Ты – под церковными сводами.

      Опыт я приобрёл,

      Все тобою грехи перебороны.

      Мы опять, как двуглавый орёл,

      Смотрим в самые разные стороны.

      Снова бегство в Египет —

      С апокрифами неслабыми…

      Но державу и скипетр

      Сжимаем – хоть разными – лапами.

      Никакая звукоизоляция

      не может унять тишину!

      Она просачивается,

      доставляя мучительное наслаждение.

      Ещё бы, тишина – это мощный стон,

      с помощью которого вечность

      излечивает самоё себя.

      Весь улей вновь гудит от гула

      и узел, и лоза, и луза!

      И ты меня не обманула,

      и я в тебе не обманулся.

      Ушко тугое взял за ушко,

      что и задумал спозаранку…

      И