Но как раз знаменитый набор шестеренок Нику интересовал меньше всего. «Древнейший аналоговый компьютер», да уж, очень ценно, особенно в сравнении с папочкиной «Тринити». Но скульптуры…

      Ника могла часами сидеть возле фигуры мальчика, проходя мимо которой многие посетители хмурились или даже брезгливо кривились. Все потому, что приличествующий всем греческим изваяниям молочный цвет и гладкость отполированного мрамора сохранила только одна часть статуи, та, что была похоронена в толще морских отложений. А вот другая сторона юноши, который был запечатлен в полусогнутой позе с поднятой вверх головой, словно в ожидании сигнала к началу борцовского поединка, была изъедена морскими организмами до такой степени, что его левая нога и рука казались обрубками обожженной или изуродованной проказой умирающей плоти.

      По подбородку, губам и левой щеке чудом сохранившегося прекрасного юношеского лица от шеи разбегались глубокие серые трещины, словно это лепра, чудовищная болезнь невольных жителей, а точнее заключенных с легендарной Спиналонги, добралась и до несчастного. Из-за таких отталкивающих ассоциаций весь образ казался уже не исполненным жизненной силы, спортивной ловкости и грации, каким его, видимо, задумывал мастер, вытесавший скульптуру, а приземистым, согбенным, жалким и умоляющим. Конечно, то были всего лишь никины мрачноватые фантазии, но она всё равно терпеть не могла эти поджатые губки и неприязненные гримасы проходящих мимо людей.

      Ей было жаль, что вместо восхищенных взглядов и комментариев, которые выпадали на долю стоящего неподалеку бронзового эфеба, найденного там же, в обломках корабля, этому мраморному мальчику доставалось лишь плохо скрываемое неприятие, потому что он, видите ли, не вписывается в чьи-то представления о том, как должно выглядеть великое и прекрасное древнегреческое искусство.