Лето было уже в разгаре, и златорайцы проводили его в бессрочном отпуске, когда выходные были неотличимы от будней, а недели пролетали одна за другой. Без работы они стали радушнее, постоянно где-то гостили, беззлобно сплетничали, потягивая домашнее вино. Они радовались жизни, тому, что наконец ощутили её вкус. Так они считали, убеждая в этом себя и других. Но причина было в обострившемся до предела одиночестве, которое делалось невыносимым, и, цепляясь друг за друга, они теснее жались, как дети у костра, испуганные обступившей темнотой. Избегая одиночества, они заглушали тревогу, вспыхивавшую в мозгу красной лампочкой, наполняли образовавшуюся внутри пустоту, как зацветшая дождевая вода – трухлявый ствол высохшего дерева.

      А безработица, между тем, набирала обороты и, расползаясь, как раковая опухоль, захватила уже весь город. Никаких изменений к лучшему не предвиделось, было ясно, что Златорайск, как слепой, шёл к своему будущему на ощупь, и первыми тревогу забили женщины.

      – Сколько можно есть уху, – отодвинула тарелку жена рабочего Петра Н. – И хлеб кончается.

      Облизав ложку, муж положил её на скатерть.

      – Значит, рыбалка отменяется, завтра пойду на охоту. А хлебом разживёшься у Зинаидихи (так он за глаза называл Зинаиду О.) – ей всё равно худеть надо.

      – Ну, ты у меня добытчик, – улыбнувшись, жена снова принялась за суп. – А ружьё-то в сарае ещё не проржавело?

      – Ничего, почищу. А у Зинаидихи заодно набери зелени к жаркому. Что лучше: зайчатина или дичь?

      – Медвежатина.

      – Хорошо, сойдёмся на оленине.

      Они поддерживали шутливый разговор, чтобы рассеять гнездившийся внутри страх, страх, с которым ложились и вставали, – пришедший с безработицей страх перед завтрашним днём.

      – И захвати с собой Алексея К., а то жена говорит, он за шахматами совсем одичал. Вместе-то веселее, да и мне меньше беспокойства.

      – Да что со мной будет. Разве лесная фея утащит.

      – Ой, ой, да кому ты нужен! На