К чему стадам дары свободы?

      Их должно резать или стричь.

      А. С. Пушкин

      1

      Ольга смотрела точнёхонько в объектив фотокамеры, и поэтому у меня, конечно же, возникло ощущение, что она смотрит именно на меня. Её глаза словно бы говорили мне: «Ну что, Дятел, теперь ты понял, как много ты потерял?» Ольга лежала в позе Данаи на белом, залитом солнцем песке, спиной прислонившись к большому серому камню: каштановые длинные волосы небрежно расчёсаны, налипший песок на коленях, правая нога слегка подогнута. Нежный загар уже тронул Ольгину кожу, оставив алебастровый отпечаток от трусиков там, куда он раньше проникнуть никак не мог.

      И действительно, как только я увидел эти зелёные кошачьи глаза, эти розовые полные губы, эту тёмную манящую дорожку внизу плоского живота, меня тут же охватило желание наброситься на их обладательницу и любить её, любить её, любить. Я сразу же захотел кинуть, к чёртовой матери, свою работу, добраться до аэропорта и уже через пару-тройку часов быть в Лас-Пальмасе, чтобы начать наслаждаться тамошней райской природой и тамошней райской натурщицей.

      На следующем снимке Ольга предстала в образе этакого капитана корабля. В образе некоей амазонки, одиноко стоящей за штурвалом яхты, оставляющей за кормой пенный бурлящий след. На меня Ольга не смотрела, а устремила свой взор куда-то в невидимую мной даль. И столько в её взгляде было надежд и ожиданий, что невольно хотелось немедленно составить ей компанию. На втором фото Ольга была тоже в чём мать родила, но у меня не возникло желания заняться с ней сексом, хотя тяжёлые мощные груди отчасти и наводили на эту мысль, а возникло желание стать рядом с этой своенравной красивой женщиной, ухватить амазонку за талию и поплыть вместе с нею куда глаза глядят, болтая при этом о пустяках и радостно смеясь.

      Я провёл пальцем по экрану смартфона, чтобы увидеть очередную присланную мне фотографию. На этот раз Ольга сидела в чёрном кожаном кресле: из одежды только красные босоножки, дымящая сигарета изящно зажата двумя пальцами левой руки, синяя тонкая татуировка на лодыжке – «In fuck we trust». Бесстыдство её топлесс несколько компенсировали сдвинутые ноги, закинутые одна на другую. Снова Ольга смотрела в объектив и снова как бы говорила мне о том, чего я не дополучил, отказавшись от поездки. Что-то типа серии эротических картинок с нравоучительным подтекстом. Хе-хе.

      Я подумал: «Стрелы попали в мишень» и тут же поймал себя на мысли: «А ведь снимки сделаны профессионально, выдержаны композиционно, чётко поставлен свет. Что-то я никакой селфи-палки здесь в упор не наблюдаю. Ах ты, сучка драная, наверняка, перепихнулась с фотографом. И сейчас, сто процентов, перепихивается». Я оторвал глаза от экрана, представил, как они кувыркаются. «А чего ты хотел? Беспрекословного подчинения? Личной собственности? Чемоданной модели? Она же творческий человек, свободный. Ей постоянного внимания хочется, любовных приключений. И приключений захватывающих. С её-то фантазией! Миссис Камасутра. Кому-с-утра, кому-с-вечера».

      Я перелистнул страницу на смартфоне и обомлел. «Вот ради чего, собственно, ты от меня и сбежала. Вот она, главная цель твоего турне». Это не была фотография. Это была картина. Причём, здорово написанная. Чувствовалась кисть настоящего художника, хорошо знакомого с работами старых испанских мастеров. Цветовая гамма была подобрана искусно, а детали прописаны досконально. Неизвестный живописец даже изобразил сеточку вековых трещинок на холсте, дабы приблизить сие произведение к шедеврам своих знаменитых соплеменников.

      Видимо, в каком-то дворце, на фоне мраморных колонн и ступеней, на фоне зарешёченных окон и горящих факелов, на фоне груды виолончелей величественно возвышалась гордая фигура, укутанная в роскошные дорогие меха. Белая меховая шапка, белая меховая шуба, белые сапоги, отороченные белым мехом. Шуба была распахнута настежь, а под ней не было ничего, кроме великолепного обнажённого тела великолепной женщины бальзаковского возраста. На фоне всего этого великолепия заметно выделялись ярко-алые губы «царствующей особы». Как говаривал Давид Гоцман, «картина маслом».

      Я подумал: «Ну, я же говорил тебе, что я так не сумею? Говорил. И я действительно не смог бы написать ничего подобного. Одно дело – рисовать космические корабли, орбитальные станции, фантастические пейзажи иных планет. И совсем другое – заниматься классической живописью. Я же дилетант, самоучка. У меня же нет никакого художественного образования. А ты пристала, изобрази, изобрази твою чувственную плоть, твою прекрасную натуру. Натуру-дуру».

      Я ещё раз посмотрел на картину. Хоть художник был и первоклассный, аж завидно мне стало, но картина-то китчевая. Чепуха полная, а не картина. Потому что тот, кто её заказал, – чепушила. Тот, кто её заказал, не имеет вкуса. Красивая этикетка да ноль содержания. Вот мы какие. Все из себя. А на самом-то деле – пустые внутри. In fuck we trust. Виолончелистка, виолончленистка, мать твою. И что