Октябрь бульвары дарит рублем…

      Слушки в подворотнях, что немцы

                          под Вязьмой,

      И радио марши играет, как в праздник,

      И осень стомачтовым кораблем

      Несется навстречу беде, раскинув

      Деревьев просторные паруса.

      И холодно ротам. И губы стынут.

      И однообразно звучат голоса.

      В тот день начиналась эпоха плаката

      С безжалостной правдой: убей и умри!

      Философ был натуго в скатку закатан,

      В котомке похрустывали сухари.

      В тот день начиналась эпоха солдата

      И шли пехотинцы куда-то, куда-то,

      К заставам, к окраинам с самой зари.

      Казалось, что Кремль воспарил над Москвой,

      Как остров летучий, – в просторе, в свеченье.

      И сухо вышагивали по мостовой

      Отряды народного ополченья.

      И кто-то сказал: «Неужели сдадим?»

      И снова привиделось, как на экране, —

      Полет корабельный, и город, и дым

      Осеннего дня, паровозов, окраин.

      И было так трудно и так хорошо

      Шагать патрулям по притихшим бульварам.

      И кто-то ответил, что будет недаром

      Слезами и кровью наш век орошен.

      И сызнова подвиг нас мучил, как жажда,

      И снова из бронзы чеканил закат

      Солдат, революционеров и граждан

      В преддверье октябрьских баррикад.

      Помню! Синявинские высоты

      Брали курсанты три раза подряд.

      Еле уволокли пулеметы.

      А три батальона – там и лежат.

      Помню! Расстреливали перед строем

      Солдатика девятнадцати лет

      За то, что парнишка не был героем.

      Бежал. А этого делать не след.

      Помню! Мальчик простерт на талом

      Снегу с простреленным животом.

      Помню еще – о большом и малом,

      Об очень сложном и очень простом.

      И все же были такие минуты,

      Когда, головой упав на мешок,

      Думал, что именно так почему-то

      Жить особенно хорошо.

      И ясно мне все без лишних вопросов,

      И правильно все и просто вокруг.

      А рядом – Семен Андреевич Косов,

      Алтайский пахарь, до смерти друг.

      Да, он был мне друг, неподкупный и кровный,

      И мне доверяла дружба святая

      Письма писать Пелагее Петровне.

      Он их отсылал не читая.

      – Да что там читать, – говорил Семен,

      Сворачивая самокрутку на ужин, —

      Сам ты грамотен да умен,

      Пропишешь как надо – живем, не тужим.

      Семен Андреич! Алтайский пахарь!

      С тобой мы полгода друг друга грели.

      Семь раз в атаку ходил без страха.

      И пули тебя, как святого, жалели.

      Мы знали до пятнышка друг о друге,

      И ты рассказывал, как о любви,

      Что кони, тонкие, словно руки,

      Скачут среди степной травы.

      И