Смерть Вазир-Мухтара. Юрий Тынянов
Читать онлайн книгу.
target="_blank" rel="nofollow" href="#n_108" type="note">[108].
Это было möglich[109]. Фаддей был бескорыстный друг, он никогда не подавал виду. Это было чем-то вроде восточного гостеприимства.
– Lenchen, – сказал Грибоедов и потянулся к ней, – у вас болит голова, вам стало дурно, я везу вас домой.
На улице была ломкая, льдистая грязь. Колеса рассекали ее быстро и ровно, как в дни его молодости.
В дом они вошли крадучись, и теперь уж Леночка им предводительствовала. Прижимала палец к губам в длинном коридоре, чтобы не выскочила тетка, Танта, исполнявшая при Фаддее роль тещи. Леночка невзначай открыла дверь в кабинет и посмотрела. Грибоедов вошел в кабинет, Леночка опустилась на диван, «сливы» ее блестели. Она сказала:
– Das ist unmöglich.
Любовь была зла, повторяема, механична, пока смех не раздул ноздри, и он засмеялся.
Высшая власть и высший порядок были на земле. Власть принадлежала ему.
Он тупым железом входил в тучную землю, прореза́л Кавказ, Закавказье, вдвигался клином в Персию.
Вот он ее завоевывал, землю, медленно и упорно, входя в детали.
И наступило такое время, что все уже было нипочем.
Чего там! Не свист дыхания, а разбойничий свист стоял во всем мире.
Он догуливал остатки Стенькой Разиным, были налеты на землю, последние грабежи, все короче и глубже.
Какая злость обрабатывала мир!
И наступило полное равновесие – младенческая Азия дышала рядом. Легкий смех стоял у него на губах.
Зеленые занавески Фаддея были прекрасны.
Потом все представилось ему в немного смешном виде: он вел себя как мальчишка, не дождался, удрал и набедокурил. Ему было жаль Фаддея.
И он слегка толкнул в бок младенческую Азию.
5
Когда Фаддей приехал из театра, Леночка сидела в столовой с обвязанной головой и пила с Грибоедовым чай.
Фаддей обрадовался.
Он не обеспокоился тем, что у Леночки сильно болела голова и нужно было даже увезти ее из театра. Он вообще при Грибоедове мало на кого обращал внимание. И, несмотря на головную боль, Леночка исправно разливала чай. Фаддей, казалось, даже стал более уважать ее за внимание, какое ей оказал Грибоедов. Вот это и было счастье Фаддея.
В его жизни было всё: польская скудная молодость, война, которой он боялся, измена и близость смерти, нищенство, съезжая, дружба с квартальными надзирателями, служба в Третьем отделении.
Но он вертелся как угорь и спасался, потому что у него был приятный телесный план жизни.
Фаддей был моралист, физиологист.
Он не был ни литератор, ни чиновник. Он был чиновник литературных дел, улавливал веяния и нюхал воздух.
Если бы у этого Калибана[110] не было от природы жажды поесть, поспать, побраниться, пошутить соленой пахучей шуткой, он занимал бы сейчас, может быть, крупное место. Но теперь требовалось приличие даже от квартальных, а все, что он делал, бывало неприлично. В нем жил вкус к скандалам, присущий разоренным и опустившимся польским помещикам, вкус к харчевне, портеру, недоеденной рыбе
Возможно (