Эпоха была характерна огромными детскими спальнями. Проснувшись, я не мог уже уснуть. Не мог и уха оторвать от подухи. Вокруг истерически бесновались старшие дети. Все они, как и я, были детьми врагов народа. Кто-то вырвал у меня из-под уха подуху и запустил – враг во врага. Вот откуда, наверное, взялись гуси, гаганты. Я боялся вылезти из-под одеяла. Сосал хвостик последнему домашнему животному – набивному слону. Вдруг я увидел в окне, с внешней стороны проволочного забора, трех жалких любимых существ: Евфимию, Авдотью и Ксению – так, по-гречески, звучали их наименования. Они пришли меня искать, но, увы, неграмотные, они ничего не нашли. То ли я сам взревел, то ли мой слоник, но я куда-то помчался, лавируя меж красноармейских ног. Убивать или просто бить младший детский возраст не полагалось; перехватывать – пожалуйста. Меня куда-то усадили за ширму и заперли на ключ.

      Очередная сцена – четырехместное купе в поезде до Коросты. Трое мальчиков, включая Акси-Вакси. Сопровождающая энкавэдэшница, не запомнившаяся ничем, кроме мелких геометрических фигурок на воротнике, то ли треугольнички, то ли кубики. Ах да, вот еще одна примета: она поет: «Мы красная кавалерия, и про нас / Былинники речистые ведут рассказ – / Про то, как в ночи ясные, / Про то, как в дни ненастные / Мы пьем без удовольствия наш пролетарский квас».

      Она поет, мурлычет вот это тошнотное. Думает, что все мальчики спят, раскачивается, один глаз закрывается, другой открывается, терзается, берет себя за горло, мычит, стонет.