Из Африки. Карен Бликсен
Читать онлайн книгу.
новый вопрос:
– Мсабу, что есть в книгах?
Я ответила ему примером из «Одиссеи» – историей главного героя и Полифема, которого Одиссей напоил и ослепил, после чего спасся, привязавшись к брюху барана.
Каманте выслушал меня с большим интересом и высказал предположение, что этот баран принадлежал к той же породе, что овцы мистера Лонга из Элментаиты, которых он видел на выставке скота в Найроби. Потом он вернулся к Полифему и спросил, был ли тот чернокожим, как кикуйю. Получив от меня отрицательный ответ, он поинтересовался, принадлежал ли Одиссей к моему племени или семейству.
– Ты говоришь, что он назвал себя «Никто». Как это будет на его языке?
– «Оутис». На его языке это означает «Никто».
– Тебе обязательно писать о том же? – спросил он.
– Нет, – ответила я, – писать можно о чем угодно. Я могла бы написать о тебе.
Каманте, до этого разговаривавший со мной совершенно откровенно, опять замкнулся; оглядев себя, он тихо спросил, о какой его части я стану писать.
– О том времени, когда ты болел и бродил с козами по саванне. О чем ты тогда думал?
Он оглядел комнату, помолчал и ответил неопределенно:
– Sijui (не знаю).
– Тебе было страшно?
После паузы, он твердо сказал:
– Да. Все мальчики иногда боятся в саванне.
– Чего они боятся?
Каманте долго молчал, потом поднял на меня глаза и со значением ответил:
– Оутиса. Мальчики боятся в саванне Оутиса.
Через несколько дней я слышала, как Каманте втолковывал другим слугам, что в Европе книгу, которую я пишу, могли бы склеить, но что сделать ее такой же твердой, как «Одиссея», снова извлеченная по этому случаю на свет, страшно дорого. Лично ему глубоко сомнительно, что ее смогут сделать такой же синей.
У Каманте был еще один, совершенно особый талант, пригодившийся ему у меня в доме. Я убеждена, что он умел плакать по желанию.
Когда я по-настоящему сердилась на него и отчитывала, он сначала стоял передо мной навытяжку, глядя мне прямо в лицо с той глубокой скорбью, которую иногда умеют изображать африканцы. Потом его глаза набухали и наполнялись горючими слезами, которые одна за другой начинали сползать по щекам. Я знала, что это крокодиловы слезы чистой воды, и будь на его месте кто-то другой, бровью не повела бы, но Каманте был особенным экземпляром. По такому случаю его плоское деревянное лицо принимало выражение, свидетельствующее о полном уходе в себя и неизбывном одиночестве, от которого он страдал столько лет.
Такие же тяжкие слезы он проливал, должно быть, в детстве, когда пас на равнине овец. Мне становилось от этих слез не по себе; в их свете прегрешения, за которые я его клеймила, меркли, и я теряла желание их вспоминать. Они полностью меня деморализовывали. Однако я убеждена, что взаимопонимание, существовавшее между нами, помогало Каманте почувствовать, что я не принимаю его слезы за чистую монету. Для него же они были, скорее всего, церемонией, адресованной небесным силам, нежели попыткой ввести меня