Оркестр снова играет выходной марш. Марианна пробирается к своему месту. Зрители равнодушно дают ей проход.

      И только продавщица мороженого не может отвести восторженного и чуть завистливого взгляда от маленькой храброй женщины.

      – А я тоже кем-нибудь буду, – вдруг говорит продавщица. – Вот возьму и пойду осенью в техникум. Честное слово!

      Укротитель уже без очков, но с шамбарьером шествует во главе своей труппы.

      Пылают в проходе огненные обручи. Звери по очереди прыгают сквозь пламя и оказываются на манеже.

      Завидев Марианну, все они, как по команде, поворачиваются мордами в ее сторону и приветственно ревут.

      Капитан Василий Васильевич привычным и обреченным жестом затыкает уши.

      Марианна и Олег Петрович, улыбаясь, смотрят друг на друга…

      Гремит марш. Слышится рев тигров.

      Возвращение броненосца

      Случилось это весной не то в одна тысяча девятьсот двадцать четвертом, не то двадцать пятом году.

      Заведующий одесским Посредрабисом сбежал. Не пришел на работу ни утром, ни днем.

      К вечеру секретарь – он же и единственный, кроме заведующего, сотрудник этого учреждения – отправился к нему домой.

      Там он узнал о бегстве товарища Гуза, о том, что тот сел накануне в поезд и укатил в Ленинград.

      Отдел труда и правление союза работников искусств, которым подчинялся Посредрабис, назначили срочную ревизию.

      Комиссия, созданная для этого, однако же, с недоумением обнаружила, что все финансовые дела в полном порядке. Составили об этом акт.

      Гадать о причинах бегства Гуза, собственно, не было нужды – они были ясны.

      У Бориса Гуза – маленького, круглого человечка – был тенор. При помощи этого тенора он издавал звуки оглушающей силы и сверхъестественной продолжительности.

      Фермато Гуза могли выдерживать только одесские любители пения. Они вжимали головы в плечи, их барабанные перепонки трепетали последним трепетом, вот-вот готовые лопнуть, – но одесситы при этом счастливо улыбались – вот это таки голос!

      Гуз несколько раз обращался к начальству с просьбой освободить его, так как здесь, в Одессе, он уже «доучился», а в Ленинграде хотел совершенствоваться у – не помню какого – знаменитого профессора бельканто.

      Но в обоих почтенных учреждениях к артистическим планам Гуза относились несерьезно: да, голос, да, верно… Но голос какой-то «дурацкой силы». Есть слух, это правда, но ведь никакой музыкальности…

      В общем, пророк в своем отечестве признан не был. А в Ленинграде он вскоре стал известным оперным певцом.

      Я слушал его однажды в «Кармен». Гуз был в то время уже премьером оперного театра и пел партию Хозе.

      Он вышел на сцену – маленький, круглый, с короткими ножками и ручками, в курточке с золотыми позументами, толстенькие ляжечки обтянуты белыми рейтузами… сверкающие сапоги на высоком – почти дамском – каблуке.

      И запел…

      Это