После обеда во дворец вернулся Чернышёв. Он выполнил поручение Александра; доставил Елизавете Алексеевне корзину белых лилий и коробочку клубники. Великая княгиня была растрогана его заботой. Она собственноручно написала несколько милых строк в адрес любезного супруга, и попросила Сашку доставить записку.

      Возле покоев Александра Павловича караульный доложил, что великий князь ещё не возвращался. Сашка покрутил в руках записку и решил оставить её в комнате цесаревича; вернётся – прочтёт.

      Но офицер неожиданно преградил ему путь:

      – Извините, но в покоях дама; она ожидает Александра Павловича. У меня распоряжение – никого не впускать.

      Сашка понятливо кивнул и хотел уйти, но вдруг насторожился:

      – Это та самая дама, что пришла утром? Или – другая?

      – Та самая. Мадам Хотеновская.

      Чернышёв закипел от ярости. «Какого чёрта она всё ещё здесь?! Что у неё всё-таки с Александром? Зачем она ждёт его?!»

      – Позволь мне войти; я скажу несколько слов мадам Хотеновской. И оставлю записку Александру Павловичу.

      – Не сердитесь, Ваше благородие. Но не позволю, – решительно воспротивился тот.

      Сашка неожиданно вспылил:

      – Я должен с ней поговорить!

      – Не могу, Ваше благородие, – как попугай повторял караульный.

      Чернышёв вцепился ему в мундир, пытаясь силой оттащить от дверей. Но он оказался крепкий малый и не двинулся с места:

      – В-ваше благородие… Опомнитесь. Что Вы делаете?

      – Пусти! – рычал Чернышёв, вступая с ним в борьбу.

      – Н-не могу я Вас пустить! – пыхтел тот, сдерживая натиск разъярённого адъютанта, – У меня приказ!

      – К чёрту приказ!

      – Да поймите же, это н-неприлично! Дама, может быть не одета.

      Последняя фраза «пригвоздила» Сашку на месте:

      – Как это? – бестолково переспросил он.

      Караульный деликатно откашлялся и улыбнулся:

      – Ваше благородие, ну, Вы что… не понимаете, как?

      На этих словах Чернышёв внезапно обессилел. Закрыл ладонями лицо, медленно съехал спиной по стене и уселся на пол. Караульный осторожно присел перед ним:

      – Господин ротмистр. Вы хорошо себя чувствуете?

      – Отвратительно…, – признался тот, посмотрел на солдата, поправил ему офицерский шарф, съехавший на сторону, и пробормотал, – Ты извини. Сам не знаю, что нашло, – он протянул ему записку, – Отдашь цесаревичу, когда вернётся.

      Сам тяжело поднялся, оправил мундир и побрел прочь из дворца.

      На улице он подставил лицо под холодный ветер, пахнущий снегом. Душа болела, будто её напитали ядом. Не зная, куда деть себя, Сашка вскочил на коня и помчался во весь опор по улицам, не разбирая дороги.

      Неизвестно сколько продолжалась эта гонка, но, когда Чернышёв опомнился и огляделся, то увидел, что находится неподалеку от особняка