Люди, годы, жизнь. Не жалею о прожитом. Книги шестая и седьмая. Илья Эренбург
Читать онлайн книгу.
слюну; у них оказалось больше выдержки, чем у многих людей. Илья Александрович вскоре после этого застрелил Урса и его мясом кормил Куса, который выжил, но стал недоверчивым, угрюмым. Я никому не хочу навязывать мои вкусы. Можно не любить собак, но над некоторыми собачьими историями стоит задуматься.
В Пушкине на стенах разбитого дворца я увидел испанские надписи – здесь забавлялись наемники из «голубой дивизии». Вероятно, думали, что не сегодня завтра пройдут по улицам Ленинграда… Я поймал себя на том, что все время думаю о войне. Анна Ахматова писала о Пушкине в царскосельском парке:
Здесь лежала его треуголка
И растрепанный том Парни…
Статую Пушкина нашли в земле – ее успели закопать: нашли в стороне и треуголку. Статуя богини мира лежала опрокинутая. О ней когда‑то писал Иннокентий Анненский, и я часто повторяю эти строки:
О, дайте вечность мне, – и вечность я отдам
За равнодушие к обидам и годам.
Нет, мена не может состояться, и не только потому, что у нас нет вечности, но и потому, что нельзя забыть ни годов, ни обид.
В Петергофе дворец был разрушен; говорили: «Отстроим»; я понимал, что будет копия, новое здание. Немцы вырубили три тысячи старых деревьев.
Восьмого июля в город вошли его защитники – Ленинградский гвардейский корпус. Я стоял возле Кировского завода. Старые рабочие угощали солдат стопочкой. Женщины принесли полевые цветы, расцветшие на пригородных пустырях. Все было необычайно просто и трогательно.
Вечером Л.А. Говоров пригласил меня на дачу. В чудесную белую ночь на веранде мы вспоминали военные годы. Потом Леонид Александрович заговорил о красоте Ленинграда и вдруг стал читать:
Какая сила в нем сокрыта!
А в сем коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
Помолчав, он добавил: «Народ поумнел, это бесспорно…»
Мы как‑то сидели в писательской компании, рассуждали о том, о сем. Берии присвоили маршальское звание. О.Ф. Берггольц вдруг спросила меня: «Как вы думаете: может тридцать седьмой повториться, или теперь это невозможно?» Я ответил: «Нет, по‑моему, не может…» Ольга Федоровна рассмеялась: «А голос у вас неуверенный…»
Ко мне пришла девушка, сказала: «Вы, наверно, будете писать про войну. Я всю блокаду здесь прожила, работала, вела дневник. Почитайте, может быть, вам пригодится. А потом отдайте мне – для меня это память…» Ночью я стал читать тетрадку. Записи были короткими: столько‑то граммов хлеба, столько‑то градусов мороза, умер Васильев, умерла Надя, умерла сестра… Потом мое внимание привлекли записи: «Вчера всю ночь – “Анну Каренину”», «Ночь напролет “Госпожа Бовари”…» Когда девушка пришла за своим дневником, я спросил: «Как вы ухитрялись читать ночью? Ведь света не было». – «Конечно, не было. Я по ночам вспоминала книги, которые прочитала до войны. Это мне помогло бороться со смертью…» Я знаю мало слов, которые на меня сильнее