Похоже, я действительно никогда его больше не увижу. Хотя, если надо будет, сам объявится.

      Через три дня, и правда, объявился. На сей раз пришёл не в костюме, а в синем бархатном пуловере, принес одну розу и коньяк той же марки. Разговор всё крутился вокруг «Юноны», сравнивали постановку московского театра Ленком и наш питерский вариант. Понемногу сползли на его злоключения. Вот что он мне поведал.

      В мастерской популярного художника Славы Михайлова крутили кино. Были все свои. Валера принес несколько фильмов. Кто-то настучал. Теперь всех таскают, заставляют показания подписывать. Комиссия признала фильмы порнографическими, в составе комиссии Ветрогонский, мой бывший декан.

      – Может, я поговорю с ним, у нас хорошие отношения, – предлагаю я.

      – Не поможет, ничего уже не поможёт, – спокойно улыбаясь, говорит Валера, – мне дадут года три. Адвокат сказал, штрафом и «условно» не отделаться, слишком много известных людей было на просмотре, все дали показания.

      На мгновение Валера перестаёт улыбаться и горько припечатывает:

      – К тому же я еврей. Представляешь, каково еврею, да ещё распространителю порнографии на зоне?

      – Бедный ты, бедный… – обнимаю его голову, трогаю пальцами твёрдые губы.

      Он сидит, закрыв глаза, и я вижу, как по его щеке стекает слеза. Потом мгновенно успокаивается и быстро-быстро проговаривает:

      – Ты бы видела эти фильмы! Они, конечно, не для детей, я не спорю. Первый, «Калигула», – исторический, очень откровенный, но и время было кровавое. Второй совсем непонятно, как к порнографии отнесли. Прицепились к тому, что дело происходит в борделе. Там ни одной постельной сцены нет, в нём проститутки, как могут, борются с фашистами. Это вообще комедия!

      – Когда суд? – спрашиваю, а сама прикидываю, как бы ему помочь.

      – Дней через шесть-семь, если ничего не изменится. Отец мечется в поисках нового адвоката, а я уже сдался. Просто живу