Разговор

      Сова сидела на дереве и размышляла над услышанным накануне разговором двух женщин.

      – Никак не могу забыть. Времени столько прошло, а забыть не могу. И рассказывать неловко. Почему так? Чем я провинилась настолько, что он исчез совсем? Ладно, пусть. Он в своём праве. Но сама–то? Что же в покое не оставила? Это молчание – оно совсем почву из–под ног выбило. И что же он теперь думает обо мне? Что совсем дура надоедливая? Он же предупреждал, сразу предупреждал, а я…

      – Предупреждение – это же провокация родниковой воды, а ты купилась на эту провокацию.

      – Да уж. Я понимаю… Но это нелогично совсем.

      – Нелогично. Поэтому не ищи объяснений.

      – Не могу. Всё кажется: вот объясню себе и успокоюсь. А объяснить не могу. Только чувство вины всё больше. И теперь кажется, что все видят, какая я дура. Ничего больше не хочется. И никого. Меня бы любой вариант устроил, любой! Только чтобы не замолкал.

      – Но тебе не кажется, что те отношения себя исчерпали? Для него?

      – Думаю, что да. Почти уверена, что совсем ушёл. Иногда даже представляется, что правильно это. А иногда – хоть на стенку лезь, так хочется, чтобы всё по–прежнему было. Чтобы признал мою нужность для него. Но чудес больше не бывает, и так дважды возвращался. А теперь меня нет.

      – С чего ты взяла, что нет?

      – Так сам же сказал…

      – А зачем ты словам так веришь? Слова не всегда правдивы.

      – Но тогда зачем они? Можно же было по–другому тот же результат получить.

      – Можно. Значит, ему надо было, чтобы ты мучилась.

      – Или настолько наплевать. Своё высказал, дверью хлопнул – а дальше дела нет никакого. Хоть голову себе об эту дверь разбей – всё равно теперь. Не понимаю, совсем не понимаю, как можно так? И вспоминать об этом стыдно. И больно…

      Голос говорившей был ровен, но боль плескалась в нём, как густой кисель. Боль была почти материальна, и сова осторожно заглянула внутрь, в мысли, в их сердцевину.

      Оранжевая растерянность, бурое разочарование, зелёная тоска (да–да, тоска и в самом деле именно такого болотного цвета), а вот на самом дне нашлась обида, как комок грязного прошлогоднего снега. Обида всё и держит, на ней держится всё, но почему–то женщина не разрешает себе обидеться, вину на себя переводит и мучается от этого. А тут видно же, что привязанность и восхищение нотами для игры оказались. Нотами для проигрыша.

      – Вот странные люди, – в который раз думала сова, – играют в игры, прячут свои чувства. Ладно, от других, от себя прячут. Проще нет – самой себе сказать, что влюбилась и что обиделась, когда оттолкнули. Может, тогда и вылечится быстрее? Стыдно, что отбросили, глупо, да только ещё глупее огород городить из всех возможных чувств, слов и догадок о том, как другой тебя видит – никогда не угадаешь…

      Сова встопорщила перья, потянула левое крыло и потрясла головой, избавляясь от сполохов подсмотренных мыслей. Тяжёлые они оказались, да и