В жизни другой я был бы наверное волком.

      Пальто прирастает ко мне точно тканая шкура.

      Сейчас на дворе время ржави,

      и сыростью тянет из рек,

                   погребённых под Городом.

      Зелёные лиры деревьев

      приветствуют нас,

      сам-друг с серой тенью

      спускающихся по кольцу

      потеплевших бульваров.

      Зияние света радует глаз

      изгибами линий.

      В ночь, когда ты уехала, выпал снег,

      наполняя ровным искреньем

      покой.

      Внутренний свет становится внешним,

      набухая в буграх позвонков,

      сквозь потёртости щёк и лодыжек.

      Воздух оплотневает.

                   Лиры деревьев

      в медной ржавчине – всё не слетевшей.

      Твоя речь ещё на губах,

      перебивчатый синтаксис – в сердце,

      в зренье – селезни дымчатых масс

      молока и лазури: как

      мне укрыться в такой снегопад?

      Хоть закусывай до крови губы

      или, встав на задние, вой

      на полдневное солнце.

      Впрочем, я не волк – лишь стрелок

      среди дымчатых серых курганов

      и легко затеряюсь под их

      домотканой защитой.

      Как я боялся – о! – окаменеть,

      стать формою, которой бы дивились,

      а вышло: тени зримые смесились,

      и немота вошла в меня на треть.

      Без имени, как ветер в тополях

      и лепеты взвиваемого праха,

      я горло зажимаю не от взмаха

      крушащего, а от того, что взмах

      меня давно уж выбросил туда,

      где дышат существа иного толка,

      и только мысль, как лёгкая иголка,

      латая жизнь, снуёт туда-сюда.

      Не в зелёных, как сон, садах,

      не в садах, что по брови в воде,

      не в садах, одетых цветом во снах

      или снегом наяву, – ах, в нигде,

      в том пространстве, где жгучей пыльцой

      провевает ноябрь в молоке

      у реки парк, сгорело кольцо

      на какой сама знаешь руке.

      Так лети же на юг, где поют

      птичьи горы и густая река,

      где леса почти беззвучно текут

      переливами росы-молока:

      там люди не ведают букв,

      вслед за летом приходит зима –

      шкуру старую спаливши, на юг, в

      изумление света-ума.

      Если ты не будешь мой дом

      беспокоить, то кто тогда? –

      позвонок зацепив позвонком

      и ребром о ребро, в холода

      придавив, как рябины гроздь,

      тем, что выпросталось из тугих

      мышц, мою плечевую кость;

      поддержав подымающий